 | Межрегиональный семинар «Политические идеи и идеологии в публичной сфере»
Отчет о заседании семинара «Политические идеи и идеологии в публичной сфере», Москва, 15 марта 2007 г.15 марта 2007 г. в ИНИОН РАН состоялось первое московское заседание межрегионального семинара «Политические идеи и идеологии в публичной сфере», в котором приняли участие Барикова Д. (МГИМО) Беспалов С.В. (ИНИОН РАН), Бессонов А.Н. (аппарат полпреда президента в ЦФО), Евстифеев Р.В. (Владимирский филиал РАГС), Кан Пен Ки (МГУ), Капицын В.М. (МГУ), Коктыш К.Е. (МГИМО) Кузьмин А.С. (НИ ВШУ), Кулик А.Н. (ИНИОН РАН), Малинова О.Ю. (ИНИОН РАН), Окара А.Н. (Центр восточно-европейских исследований), Сергеев В.М. (МГИМО), Торчилин С.А. (МГИМО), Фетисов К.Н. (аппарат полпреда президента в ЦФО) и др.
С докладом «Структура концепции суверенная демократия и ее роль в современной политической жизни России» выступил с.н.с. Центра евроатлантической безопасности МГИМО (У) МИД России Андрей Анатольевич Казанцев. По мнению докладчика, понятие «суверенной демократии» отсылает к российским традициям аинституциональной, коллективной (тоталитарной) и «монархической» демократии, т.е. к достаточно архаическим, домодерновым слоям политической культуры. В этом плане она содержательно и функционально напоминает: 1) альтернативные модели политической модернизации в стиле «нелиберальной демократии» в странах «Третьего мира»; 2) европейские модели «коллективной демократии» первой половины 20 в.: в большей степени – корпоративистко-санационные (Восточная Европа, Иберийский полуостров), в меньшей степени – итальянский фашизм, в еще меньшей степени и лишь в ряде аспектов - немецкий национал-социализм. Данное понятие образуется получается путем прямого соединения двух антилиберальных моделей: коллективной модели демократии во внутриполитической жизни и «реалистической» модели международной политики.
В текстах идеологов «суверенной демократии» и, прежде всего, самого В. Суркова наблюдается постоянная игра различными моделями демократии. Исходной точкой рассуждений всегда оказывается «коллективная» демократия. Однако затем она постоянно «оправдывается» через прямое отождествление с «либеральной» демократией, либо через телеологические схемы (современная коллективная демократия нужна для будущего торжества либеральной).
По мысли А.А.Казанцева, концепция «суверенной демократии» представляет собой модель модернизации России, опирающуюся на антилиберальные модернизационные традиции. Этот проект является привлекательным в условиях крушения либерально-модернизационной политики 1990-х гг. В то же время, теория «суверенной демократии» содержит очень серьезные противоречия во взглядах на внутреннюю и внешнюю политику, которые делают ее трудно реализуемой (сочетание элементов коллективной и либеральной модели демократии, «реалистического» и «либерального» понимания международной жизни; неясность с определением «российской нации»; противоречивое отношение к глобализации; неопределенность со степенью государственного контроля над экономикой).
Российская политическая элита оказалась серьезно расколотой по поводу этой концепции. В связи с этим, по мнению А.А.Казанцева, высока вероятность, что она будет вскоре забыта в пользу какого-либо другого проекта нелиберальной модернизации.
Дискутант Виктор Михайлович Сергеев развил мысль о том, что термин «суверенитет» связан не столько с монархической, сколько с республиканской традицией: его исходная посылка близка к римскому пониманию власти народа. Республиканизм предполагает интегральное понимание нации (причем механизмы интеграции могут быть разными – соборными, институциональными и проч.). Руссо, по мнению Сергеева, был прав, проводя различие между общей волей и волей всех; это различие – эмпирический факт политики. В политике существуют две модели мира: личное мнение индивида и модель, представляющая собою прогноз этого же индивида относительно того, как его действия будут восприняты сообществом. Возможны ситуации, когда эти модели согласованы. Но гораздо чаще мы имеем дело с одной стороны – с согласующимися между собой моделями представлений о том, как думают другие (общая воля), с другой стороны – с суммой не согласующихся между собой мнений отдельных индивидов (воля всех). Таким образом общая воля и воля всех могут существенно различаться. Свобода высказываний и свобода политических организаций – это один из возможных способов «разрулить» руссоистский конфликт, уменьшив зазор между общей волей и волей всех. Но уменьшать этот зазор можно по разному. И в этом смысле демократий действительно может быть много – в зависимости от того, как оказывается институционализирована структура сетей доверия, работающих на уменьшение разрыва. Руссоистский разрыв может сохраняться или преодолеваться (до какой-то степени). Исходя из этих рассуждений, возможны два полярных способа понимания суверенитета: либеральный вариант (по Бентаму) и интегративный (по Руссо).
По мнению Сергеева, В.Сурков, говоря о суверенитете, имеет в виду государственный суверенитет, причем придерживается крайнего варианта политического реализма. Что же касается демократии – она интерпретируется у него в сугубо элитистских формах, как право элиты определять формы преодоления руссоиссткого разрыва (что впрочем не противоречит классической институциональной структуре). Таким образом, обладательницей суверенитета оказывается политическая элита страны.
По мысли Сергеева, реальный анализ демократического режима связан не столько с институтами, сколько с исследованием границ между государством и публичным пространством, с одной стороны, и публичной и приватной сферами – с другой. В концепции Суркова при сохранении роли государственной и приватной сфер, роль публичной сфер практически минимизирована. Стабильность такой политической системы оказывается зависящей от «взаимной толерантности» власти и населения и взаимного уважения населением и властью границ приватной и государственной сфер при фактической элиминации публичной сферы.
В ходе обсуждения и докладчик, и дискутант предложили свои ответы на вопрос: для чего и для кого предназначалась концепция «суверенной демократии». По мнению А.А.Казанцева, это а) проект национальной идеи, б) программа для «Единой России». Перед нами, с одной стороны, проект для интеграции элиты (который не очень хорошо сработал), а с другой – идеология для населения (тоже не вполне удачная). По мнению В.С.Сергеева, тексты В.Суркова предназначены «для своих», для узко понимаемой элиты страны, при этом предполагается, что все остальные сегменты элиты (в первую очередь – экономическая элита) должны быть в определенной степени маргинализованы. Именно этой задаче и служит концепция «суверенной демократии», она призвана маргинализировать «чужих» так, чтобы это не вступало в противоречие с основными принципами классического понимания демократии. Поле коммуникации политической элиты при этом оказывается практически отделенным от публичного пространства, которое сжимается не столько давлением на средства массовой коммуникации, сколько административными действиями и судебными актами в электоральной сфере. В результате осуществляется консолидация на внутригосударственном политическом уровне. Как подчеркнул Сергеев, консолидация такого типа происходит не только в России. Например, она идет и в США, но по-другому, в силу большей независимости судебной власти. Но без политического плюрализма разделение властей не работает: происходит сетевая консолидация вопреки институциональным различиям.
А.С.Кузьмин интерпретировал концепцию «суверенной демократии» как манифест победившей части политического класса. Речь идет о победах в трех битках: 1) с экономической элитой, 2) за консолидацию политического класса и марганилизацию несогласных, 3) по поводу достижения согласия с обществом по поводу границы последнего. Причем обсуждение документа показывает, что в пределах политического класса свобода слова все же существует.
А.Н.Окара связан «суверенную демократию» с «проблемой 2008 г.». В начале своего президентства В.В.Путин существовал в символической сфере как сугубо негативный проект, как отрицание чего-то. С поисками позитивного проекта у Г.Павловского и др. получалось плохо. Путин оставался формой, в которую каждый вкладывал собственное понимание. Однако предстоящая смена власти настоятельно ставит вопрос: по каким дискурсам сверять новый, предполагаемый после Путина режим? Типологически текст В.Суркова – это риторика «консервативной революции».
Р.В.Евстифеев высказал предположение, что тендер на создание новой идеологии еще не закрыт. Опять же теперь есть две партии власти. В выступлении 1 февраля Путин определил, что одна будет «правой», а другая – «социальной» (оговорка: «социалистической»). Таким образом, речь идет о традиционном право-левом делении, а отнюдь не о монолитной «суверенной» элите. Возможно, что конструкция окажется все же более сложной, чем это предполагает модель «суверенной демократии».
По мнению К.Е.Коктыша, манифест В.Суркова – это решение вопроса о том, как политической элите себя легитимировать. Не только модерируемый, но и порождаемый сверху политический процесс сам по себе легитимацией быть не может – но так вопрос и не стоит. Дело в том, что политическая элита рассматривает политический процесс как неизбежные издержки процесса экономического, но ни в коем случае не как самоцель. В силу этого модерация партийного, электорального и прочих политических процессов воспринимается ею ни в коей мере не как злой умысел и лукавство, а как просто очевидный рациональный выбор более выгодной альтернативы. Собственно, это видение и декларируется концептом суверенной демократии – элиты намерены легитимироваться не политикой, а экономикой. Прежние игры в партии, выборы с непредсказуемым исходом и т.д. в этом плане являются в этом плане уже вполне излишними издержками, которые вовсе не обязательно нести.
Коктыш также подчеркнул, что в концепте суверенной демократии есть и вполне четкий внешнеполитический мессадж. Сравнивая себя с остальными элитами, в первую очередь – американскими, российские вполне искренно не видят между собой и ими принципиальной разницы. Вернее, разница была в одном – Штаты, будучи монополистами по продаже на экспорт товара под названием «демократия», с помощью его легитимировали собственную внешнеэкономическую экспансию, и сдерживали – обвинениями в недемократичности – внешнюю экспансию России. С этим порядком вещей российская элита более мириться не намерена: теперь и Россия обладает своим товаром под названием «суверенная демократия» – как минимум чтобы ее нельзя было обвинять в отсутствии демократии, а как максимум – и для продажи, если потребуется, этого товара на экспорт. Во внешнем мессадже, как и во внутреннем – та же общая идеология оптимизации издержек «корпорации Россия».
В.М.Капицын поддержал высказанную рядом выступавших мысль о том, что статья В.Суркова – это показатель осознания проблем, которые могут возникнуть с приходом преемника. Образ Путина с довольно отчетливыми соборными чертами, политическая коммуникация, построенная при нем, позволили заполнить идентификационный вакуум, образовавшийся в конце 1990-х годов. Хватит ли идентификационных ресурсов, чтобы элиты смогли пережить грядущий институциональный разрыв? Насколько в состоянии будет созданная 2-х или 1,5-партийная система помочь в этом?
По мнению О.Ю.Малиновой «суверенную демократию» вряд ли нужно рассматривать как глубокую философскую концепцию, последовательно развивающую определенную интерпретацию суверенитета и демократии. И в этом смысле разговор о Бодене, Руссо и Бентаме избыточен. Перед нами идеологический проект, преследующий определенные политические цели, как внутренние, так и внешние. Причем в отсутствие конкуренции, которая побуждала бы уточнять смыслы и более строго защищать «свои» идеологические ниши, у идеологов правящей элиты есть резон предлагать как можно более широкие проекты, допускающие разные интерпретации. Собственно, это не столько «система идей», сколько «брэнд», узнаваемый символ, за которым может стоять множество разных символов и интерпретаций. Этот «брэнд» предназначен в первую очередь политическому классу. Однако не только ему. По мнению Малиновой, мы наблюдаем не столько «съеживание» публичной сферы (хотя круг площадок, на которых она воспроизводится, несомненно сужается), сколько ее трасформацию, в результате которой появляется, с одной стороны, доминирующая «официальная» публичная сфера, а с другой – множество маргинальных публик со своими дискурсами. «Брэнд» «суверенной демократии» предлагается в качестве дискурса, интегрирующего официальную публичную сферу, т.е. не только политический класс, но всех, кто готов участвовать в воспроизводстве этого дискурса, причем с разными вариациями. При этом (пока?) публичные сферы, альтернативные официальной, сохраняются. Не менее примечательны и «внешние» функции данного «брэнда»: перед нами любопытная эклектическая смесь элементов антизападнических и западнических дискурсов, попытка найти новый их баланс.
В.М.Сергеев высказал мнение, что главный адресат этой концепции – все же вовне. Это – попытка дать сигнал западным странам: российская политическая элита хочет и будет иметь свою долю власти в управлении процессами мировой политики. Проблема заключается в том, что реализации этого проекта мешает природа русской бюрократии, которая постоянным наступлением на приватную сферу населения разрушает политическую стабильность, необходимую для легитимации претензий российской политической элиты на глобальном уровне и тем самым делегитимирует проект «суверенной демократии».
В заключительном слове А.А.Казанцев подчеркнул, что ставил, прежде всего, задачу проанализировать "суверенную демократию" как политический концепт и как некий вариант идеологии-программы. И попытался показать, где у нее "грубые швы". В то же время в современной политологии не существует общепринятого инструментария анализа брэндов и слоганов. Поэтому данная задача была им только намечена в общих чертах.
Руководитель семинара
О.Ю.Малинова
|
под науч. ред. О.С. Пустошинской, Сквозь национальные границы: актуальный взгляд на дипломатию негосударственных акторов: монография / 18.02.22
