«Отстоим Волгу-матушку!»:

Материнский символ реки в дискурсе Сталинградской битвы[1]

Памяти деда,

Василия Ивановича Козлова (1914-1942),

 отдавшего жизнь за Родину

 

Осенью 1942 года, в разгар Сталинградской битвы, тиражом в 150 000 экземпляров был выпущен плакат В. Серова «Отстоим Волгу-матушку!» (Ил. 1). Тем самым Сталинградская битва репрезентировалась как сражение за Волгу, которая при этом показана в образе матери. Материнский образ России является важным элементом репрезентаций войны в отечественной культуре. «Родина-мать» представлена в военном дискурсе как уязвимая, страдающая, взывающая о помощи, могущественная, непобедимая, сражающаяся; включение в военный дискурс женских аллегорий наций в таких значениях, заметим, распространено во многих культурах [Рябов, 2007]. Однако, что касается образа реки в военной пропаганде, то это, очевидно, феномен более редкий. Цель статьи – анализ образа Волги-матушки в дискурсе Сталинградской битвы. Насколько распространенным он был в репрезентациях событий июля 1942 – февраля 1943 гг.? Какие функции он выполняет в военной пропаганде? Какими материнскими чертами при этом он наделяется? В какой степени материнские образы реки и страны коррелируют? Отвечая на эти вопросы, вначале я охарактеризую методологические основания исследования, связанного с гендерным измерением репрезентаций рек в национальном дискурсе. Затем речь пойдет о том, какое место представления о материнской природе Волги занимали в советской культуре 1920-1930-х гг. Наконец, предметом анализа станут формы и функции включения образа «Волги-матушки» в репрезентации военных событий. Источники исследования включают в себя, прежде всего, советские текстовые и визуальные материалы, размещенные в июле 1942 – марте 1943 гг. в газетах «Правда», «Красная звезда», «Известия», «Комсомольская правда» и «Литература и искусство».

 

Реки в дискурсе национализма: Гендерное измерение

С древности и по сегодняшний день реки играют выдающуюся роль в жизни социума: они обеспечивают пищей и энергией, являются транспортными артериями и военными рубежами. Река по самой своей природе является одним из заметных элементов коллективной идентичности, представляя собой естественную границу, которая и разъединяет сообщества, и связывает их. Напомним, что, значимым элементом коллективной идентичности являются не только образы Своих и Чужих, но и символическая граница между ними.[2] Особое место реки занимают в идентичности национального сообщества. Реки наделены антропоморфными чертами и представлены как самостоятельные персонажи в исторических нарративах нации. Они воспринимаются не только как маркер национального сообщества, но и выражение «национального духа».[3] Образы рек включаются в произведения литературы и искусства, политическую риторику и военную пропаганду, коммерческую рекламу и брендинг территорий. Такое значение реки в идентичности нации обусловлено рядом факторов. Прежде всего, это связано с особенностями позиционирования национального сообщества как естественного, природного. Поэтому природные объекты занимают в символическом пространстве нации заметное место. Реки, таким образом, выступают средством натурализации нации [Cusack, 2010: 190].

Кроме того, реки ассоциируются с плодородием и возрождением, символизируя жизнь [Cusack, 2010: 2], и тем самым позволяют использовать в нарративах нации материнскую метафору (скажем, великая индийская река носит название «Мать Ганга» [Cusack, 2010: 5]). Роль материнской метафоры – и, шире, метафоры родства – в легитимации нации исключительно велика [Smith, 1996: 22]. Аналогия с семьей – это тот элемент дискурсивных практик национализма, который во многом определяет его концепты и символы, его иерархию ценностей. Троп семьи играет исключительно важную роль в легитимации нации, в постулировании природности национального сообщества [Tickner, 2001: 54]. По этой причине во многих странах получают распространение женские аллегории национальных сообществ [Mosse, 1996: 23, 64; Douglas, Harte, O’Hara, 1998: 67, 135; Landes, 2001; Hunt, 2003: 67; Эдмондсон, 2003; Gailite, 2013], одной из которых является «Россия-матушка».

 

«Волга-матушка» в советской культуре 1920-1930-х гг.

Важным элементом советской символической политики выступал материнский образ Волги, история которого берет начало в дореволюционной России. Представления о материнской природе реки характерны для культур многих народов, живших на ее берегах; так, Волгу называли «матерью» в татарской и ногайской культурах в XVII в. [Трепавлов, 1998: 43, 46].[4] По мере колонизации Волги русскими материнский образ становился все более востребованным; инкорпорирование «Волги-матушки» в систему существовавших поэтических образов и символов выступило одним из способов русского освоения Поволжья [Трепавлов, 1998: 41]. В культуру Российской империи образ Волги включается, прежде всего, через поэзию (произведения М. Ломоносова, А. Сумарокова, Н. Карамзина, И. Дмитриева, А. Востокова, Ф. Глинки, А. Пушкина, Н. Некрасова, А.К. Толстого и других) [Ратников, 2004; Hausmann, 2009; Зеленкова, 2013]. Особое значение для закрепления статуса национального символа Волги-матушки имело его присутствие в музыкальной культуре XIX в., в первую очередь, в народных песнях, наибольшую известность из которых получили, пожалуй, «Эй, ухнем!» и «Ой, ты, степь широкая». Новый этап развития представлений об исследуемом символе связан с появлением в середине XIX в. концепции «Волга - русская река»; в ее рамках происходит формирование системы обра­зов Волги как главной реки Российского государства [Лескинен 2013]. Дискурс национализма активно создает символы русскости, и образы Волги занимают среди них заметное место, появляясь в живописи и скульптуре, музыке и поэзии, травелогах и школьных хрестоматиях [Ely, 2003: 676-678; Cusack, 2010; Лескинен, 2013; Сарбаш, 2012: 158-160]. Конец XIX – начало XX вв. ознаменовался выходом нескольких книг под названием «Волга-матушка» [Кафтырев, 1894; Благовидов, Шемякин, 1895; Тарапыгин, 1914]. Особое значение имел цикл статей В. Розанова «Русский Нил», опубликованный в «Русском слове» в 1907 г., Розанов, много писавший о «России-матушке» (и даже «России-бабушке»), не мог не затронуть проблему материнской природы великой реки [Розанов, 2015].

Специфика образа Волги в дореволюционной культуре связана с тем, что она выступала субститутом «России-матушки», придавая тем самым этому символу дополнительную легитимность. Подобно «России-матушке», этот образ нередко использовался в утверждении идей особости России, ее отличия от Запада, ее чуждости западным ценностям. Помимо того, что Волга прямо маркировалась как «мать» и изображалась в визуальной культуре как женщина, ее восприятию в материнском облике способствовало и приписывание ей черт, которые ассоциировались с материнским началом; рождения, плодородия, кормления, заботы, защиты, милосердия, амбивалентности (подробнее об истории, содержании и функциях образа Волги-матушки в культуре России см.: [Riabov, 2015]). В целом этот образ соответствует тем чертам, которыми являются устойчивыми для материнского архетипа [Neumann, 1963] и закрепленными за образом матери в отечественной культуре [Рябова, 1996; Рябов, 1999].

Поскольку Волга выступала как национальный символ России, то и восприятие ее во многом определялось отношением к национальному вопросу в тот или иной период, что, в частности, происходило  в советское время. В 1920–е для значительной части большевиков было характерно нигилистическое отношение к национальным символам, включая «Россию-матушку» [Рябов, 2007: 174-179]. Однако «Волга-матушка» не была инкорпорирована в символический официоз Российской империи до такой степени; к тому же она нередко служила символом страданий народа, с одной стороны, и народного бунта как составной части революционного движения, с другой. Оборона Царицына, связанная с именем И. Сталина, и стройки первых пятилеток (Сталинградский тракторный (1926-1930), Горьковский автозавод (1929-1932), канал Москва-Волга (1932-1937)) также делали Волгу более близкой советской идеологии.[5] Важнейшим моментом семиотической советизации реки стала связь ее с именем В. Ленина, родившегося на Волге, в Симбирске – это идея была популярна на протяжении всего советского периода.[6]

Начало советского культа Волги относится к середине 1930-х – времени «воскрешения» дореволюционного образа «России-матушки» в облике советской Родины-матери [Рябов, 2007: 183-187]. Как отмечает Х. Гюнтер, Волга становится одним из центральных символов советской культуры второй половины 1930-х; фактически она выступает заменителем Родины-матери, наделяясь схожими чертами [Гюнтер, 1997]. Прежде всего, это характерно для кинематографа и массовой песни - двух жанров, пожалуй, наиболее востребованных в пропаганде этого времени. Большую роль в создании образа Волги-матушки в советской культуре сыграла музыкальная комедия Г. Александрова «Волга-Волга», а также «Песня о Волге» (слова В. Лебедева-Кумача, музыка И. Дунаевского) из этого фильма.[7] В этой песне Волга показана как символ бедствий народа, страдающего под царским гнетом. Вместе с тем подчеркивается преемственность советской «Волги-матушки» и дореволюционной, для чего акцентируется ее бунтарское, революционное начало: «Не сдавалась цепям и обманам / Голубая дорога страны, — / Не задаром Степан с Емельяном / Вниз по Волге водили челны» [[Песня о Волге, 2015]. Об интересе советской культуры к восприятию Волги в женском облике свидетельствует и следующий факт. В 1804-1810 гг. в Петербурге на стрелке Васильевского острова у подножия ростральных колонн были установлены две мужские и две женские скульптуры из пудостского камня, которые были задуманы как аллегории коммерции и морей. Однако в 1930-х утверждается другая интерпретация этих скульптур, согласно которой они символизируют реки страны: Днепр, Волхов, Неву и Волгу; с последней ассоциировалась женская фигура с рогом изобилия и кормилом [Лескинен, 2013: 3-4]. (Ил 2.).

 

«Волга-матушка» в советской пропаганде периода Сталинградской битвы

В период Великой Отечественной войны советская пропаганда придавала первостепенное значение символу Родины-матери [Рябов, 2007: 192-202]; он широко использовался во время Сталинградской битвы. Не удивительно, что и образ Волги-матушки выступал одним из важных элементов пропаганды. Можно выделить несколько форм его использования.

Прежде всего, отметим привлечение этого символа в создание образов Своих и Чужих. Волга приобретает особый статус, выступая ипостасью советской Родины; защита ее становится обязанностью каждого советского воина. Так, в одной из статей, опубликованной в сентябре, говорилось: «Мы ощущаем Волгу как место нашего рождения, даже если мы родились далеко от нее – в Москве или где-нибудь на Урале» [Лидин, 1942]. Помогало обоснованию уникальности статуса реки и обращение к ее географическому положению; в материале, посвященном сражениям в верховьях Волги, но появившемся в период Сталинградской битвы, показано ее объединяющее начало; она превращает различные регионы СССР в единый организм: «Сейчас Волга собирает все стоны и крики, несет их через всю страну и призывает к мести» [Ямпольский, 1942: 2;  См., также, напр.: Полевой,  1942: 2]. Пропаганда актуализировала представления о Волге как реке, объединяющей различные национальности Советского Союза. В опубликованном в «Правде» в марте 1943 г. «Поздравительном письме татарам-фронтовикам от татарского народа» (его подписали более полутора миллионов человек) были такие слова: «Сегодня вместе с вами, встав по обычаю предков на берег Волги-матушки и целуя нашу кормилицу-землю, поклянемся: “ <…> Солнце свидетель, родная Волга! Мы не вложим сабли в ножны до того дня, пока не освободим всей нашей родной земли…’’» [Поздравительное письмо татарам-фронтовикам…, 1943].[8]

Таким образом, Свои представлены как дети Волги (например, в стихотворении Е. Долматовского «Разговор Волги с Доном», напечатанном в сентябре, она посылает в бой своих сыновей - советских воинов [Долматовский, 1942]). В свою очередь, Чужие – это те, кто является смертельной опасностью для Волги-матушки. 20 августа в «Комсомольской правде» было опубликовано обращение красноармейца А. Андреева, одного из защитников Сталинграда, озаглавленное «Дума о Волге», которое начиналось такими словами: «Мы не имеем права отступать, не смеем допустить немца к Волге. Великая русская река для нас священна, и она останется незапятнанной. Россия без Волги – тело без души!» [Андреев, 1942].  В появившемся в начале сентября очерке «Сталинград» И. Эренбург пишет: «Сталинград - это Волга. Кто скажет, что значит Волга для России. Нет в Европе такой реки. Она прорезает Россию. Она прорезает сердце каждого русского. Народ сложил сотни песен о Волге матушке. <…> Неужели презренные немцы будут купать в ней своих лошадей, в Волге, в великой русской реке?..» [Эренбург,  1942a]. Обратим особое внимание на содержащийся в этих текстах мотив осквернения Волги, ее загрязнения, который имеет коннотации с темой бесчестья родной земли. Между тем защита чести родной земли всегда выступала одним из важнейших элементов мобилизации в России, апеллируя к гендерной идентичности мужчин.[9] Помимо культа героизма, силы и беспощадности как атрибутов мужественности, важнейшей дискурсивной практикой, делающей войну привлекательной, являются репрезентации воина как защитника [Yuval-Davis, 1997: 15; Tickner, 2001: 57]. Поэтому образы страданий Своих женщин (или страданий нации, которая символизируется женской, материнской фигурой) в качестве апелляции к гендерной идентичности Своих мужчин широко используются в военном дискурсе [Yuval-Davis, 1997: 94]. Особый модус подобных репрезентаций связан с созданием картин бесчестья или насилия, которым женщины подвергаются со стороны Врага-мужчины.[10] Образ немца-насильника занимал очень заметное место в советской пропаганде [Рябов, 2007: 194-195], в том числе и в период битвы на Волге [например, Бивор, 1999: 142]. Данная тема затрагивалась даже в одном из приказов Верховного Главнокомандующего; среди задач Красной Армии названа и такая – «освободить, наконец, наших женщин от того позора и поругания, которым подвергают их немецко-фашистские изверги» [Сталин, 1946: 36] (эти слова Сталина сопровождали изображение закованной в наручники советской женщины на плакате Д. Шмаринова «Освободи!» (Ил. 3)). В знаменитом же приказе «Ни шагу назад!» цель советских воинов определялась как «защита своей поруганной Родины» [Приказ НКО СССР, 2015].

Восприятие иноземного вторжения как осквернения Волги нашел выражение и в таком источнике, как советский фольклор. В 1952 г. был издан сборник устного народного творчества под названием «Волга-матушка», в котором содержались рассказы, записанные на территории Костромской области во время войны. Например, фашистская Германия в одном из рассказов была представлена в образе монстра, «одноглазого лиха клыкастого», которое «похваляется»: / ‘Уж как я-то покорю землю русскую, / Волгу вольную иссушу до дна, / Всех людей во полон уведу, / Во темницы запру камены…’» [Хрящев, 1952: 31-32].[11] Трактовка врагов советской Родины как тех, кто угрожает великой реке, появилась уже в «Песне о Волге»: «Пусть враги, как голодные волки, / У границ оставляют следы, — / Не видать им красавицы Волги / И не пить им из Волги воды!» [Песня о Волге, 2015].[12] Опять-таки, Волга изображена как красавица, которой домогается иноземный мужчина.[13]

Косвенным свидетельством эффективности привлечения образа Волги-матушки в мобилизационную пропаганду могут служить воспоминания участников тех боев. Например, легендарный герой Сталинграда, командующий 62-й армией В. Чуйков в мемуарах, изданных в 1970-х гг., так описывает настроения советских воинов: «…У наших солдат, у командиров, в генералитете зрело… убеждение, что на этот раз враг будет остановлен… Сейчас почти невозможно с предельной точностью определить, где, когда, в какую минуту совершился духовный, психологический перелом в наших войсках в летне-осенней кампании 1942 года. То ли на подступах к матушке-Волге, словно бы почувствовав ее за спиной, подумал советский человек: не хватит ли, не довольно ли пятиться? ‘За Волгой земли нет!’ То ли, уже испив волжской водицы, черпнув ее ‘шеломом’, остановился воин в раздумье: ‘Велика Россия! До Волги враг дошел. Куда же дальше?’» [Чуйков, 1972: 16-17].[14] Подобные настроения отражены и в книге американского журналиста М. Хиндуса, изданной в 1943 г., которая имела цель познакомить американцев с тем, что представляет собой их союзник, Советская Россия. В этой книге, носящей красноречивое название «Россия-Матушка», одна из частей была озаглавлена «Волга-Матушка». В ней автор пересказывает разговор с лейтенантом Красной Армии, который заявил: «Эти воды никогда не будут осквернены немецкими трупами. Это Волга»; как будто, комментирует журналист, речь идет не просто о реке, а о чем-то сакральном, куда чужим вход должен быть заказан [Hindus, 1943: 86].[15]

Подобно Родине-матери, Волга не только взывает о помощи, но сама является грозной, непобедимой силой. Прежде всего, она служит источником военного превосходства советских воинов. Например, в очерке «Русский Антей» Эренбург, отмечая, что немцы дошли до Волги, видит в этом и положительный момент: «Припадая к земле, русский Антей находит новые силы, и он встает, он идет на врага, Антея не сразить» [Эренбург, 1942b]. Она является непосредственной участницей боевых действий, представляя собой такой же природный фактор победы, как пресловутый генерал Мороз. Дж. Хаббс показывает, что в русском фольклоре реки нередко выступают как одушевленные участники военных событий,[16] и мы можем видеть воскрешение фольклорных мотивов в дискурсе Сталинградской битвы. В упомянутом стихотворении Долматовского Волга заявляет: «Никогда, сколь помню, не сдавались / Реки русские врагам» [Долматовский, 1942]. А. Яшину принадлежат такие строки, написанные в сентябре 1942 г. и опубликованные в ряде газет: «Разбойничать немцу недолго, / На горло ему наступи. / Круши его, матушка Волга, / Руби его, жги и топи!» [Сталинградская битва, 2009]. «Сказ про Егорку-лоцмана», который содержится в сборнике советского фольклора, повествует о том, как молодой лоцман успешно провел караван судов по заминированной немцами Волге во время Сталинградской битвы. Сказ описывает, как река, вместе с рыбами и птицами, помогает ему решить такую сложную задачу. Отвечая на вопрос товарищей, как ему это удалось, Егорка говорит: «Ведь я же советский человек. Пуще своей жизни люблю землю родную, Волгу-матушку вольную. Только нам она матушка подвластна, а ворогам лютым здесь смерть приготовлена» [Хрящев, 1952: 35].

Наконец, и возмездие врагу осуществляется при непосредственном участии реки.[17] Характеризуя бои в Восточной Пруссии в феврале 1945 г., Е. Кригер объясняет успехи советского оружия следующим образом: «Здесь Волга шла на великое мщение» [Кригер, 1982: 357]. «Изловили лихо одноглазое, / Заковали в капканы огненные, / Утопили в Волге-матушке», - так представлена победа в Великой Отечественной войне в фольклорном источнике [Хрящев, 1952: 33].[18]

 

Заключение

Попробуем подвести итоги. В дискурсе Сталинградской битвы образ Волги был представлен широко и многоаспектно. Река при этом была охарактеризована как мать и наделена такими чертами, как рождение, забота, сила, уязвимость, сакральность, смерть. Можно выделить несколько функций данного символа в военной пропаганде. Прежде всего, он помогал укреплению советской идентичности, выполняя роль субститута советской Родины и участвуя в проведении символических границ между Своими и Чужими. Очевидно, привлечение символа «Волги-матушки» повышало эффективность использования образа Родины-матери: он в большей степени оказывался связанным с родной землей, природой, чем с государственной машиной. Подобная «натурализация» национального сообщества усиливалась и за счет репрезентаций Своих как детей Волги. Далее, образ включался в мобилизационную пропаганду. Волга была представлена как женщина, честь которой обязан защитить советский солдат; уступить врагу реку означало покрыть себя вечным позором. Затем, образ всемогущей реки вселял уверенность Своих в победе, используясь в обосновании военного превосходства Красной Армии. Наконец, материнский символ Волги активно вовлекался в создание образа Врага, способствуя ассоциированию его с насилием, агрессией, вероломством, опасностью, грязью, слабостью; в Сталинградской битве природа, живое, противостояла механическому, искусственному, мертвому.

Разумеется, советская пропаганда подчеркивала, что врага необходимо остановить в силу, прежде всего, огромного военного и экономического значения Сталинграда и Волги. Однако вместе с тем, у этой битве было и символическое измерение: советские воины сражались и за Волгу как ипостась Родины-матери.[19]

Таким образом, материнский символ Волги выступал одним из факторов победы в Сталинградской битве. В свою очередь, успех Красной армии в битве и в Великой Отечественной войне в целом сделал символический капитал «Волги-матушки» еще более значительным. Яркой демонстрацией роли исследуемого символа в послевоенной советской культуре стал монумент «Мать-Волга» (ил. 4), установленный возле Рыбинского водохранилища в 1953 г., в самый разгар Холодной войны. 28-ми метровая скульптура представляет собой аллегорическое изображение реки в образе русской женщины. Не будет преувеличением сказать, что в какой-то степени «Волгу-матушку» был призван символизировать и один из наиболее значительных монументов советской эпохи, связанных с памятью о войне – «Родина-мать зовет!» на Мамаевом кургане. В репортажах, посвященных открытию памятника-ансамбля «Героям Сталинградской битвы», состоявшегося в октябре 1967 г., отмечалось, что бассейн в центре площади Героев –– это «кусочек Волги» [Героям Сталинградской битвы,  1967], что на скульптуре «Стоять насмерть!» (ил. 5) помещен знаменитый девиз «За Волгой для нас земли нет!» [Понизовский, Щербаков, 1967], а автор, Е. Вучетич, так объяснял смысл этой скульптуры: «Он, этот богатырь, поднялся во весь рост над матерью наших рек – Волгой и бесстрашно посмотрел в лицо смерти» [На кургане бессмертных, 1967]. Образ этого воина, как известно, имеет внешнее сходство с маршалом Чуйковым, который также выступал на открытии, отметив, что «воины-сталинградцы дали клятву Родине: враг будет остановлен и разгромлен – за Волгой для нас земли нет», и этот рубеж указала им Родина-мать [Подвиг Сталинграда бессмертен, 1967]. Наконец, в его речи отражен такой элемент коммеморационных практик, как связь исторического события с задачами текущей политики: он подчеркнул, что «величественный памятник», который «отражается в воде великой русской реки матушки Волги», служит предостережением любому агрессору [Подвиг Сталинграда бессмертен, 1967]. Материнский символ реки рассматривается как важный фактор героизма советских воинов и в сегодняшних практиках коммеморации.  Так, например, репортаж о приеме в Кремле по случаю 70-летия разгрома немецко-фашистских войск в Сталинградской битве, помещенный в «Красной звезде», был озаглавлен «Отстояли Волгу-матушку»  [Мохов, 2013].

 

Список литературы

Андреев А. Дума о Волге // Комсомольская правда. 1942. 20 августа.

Бивор Э. Сталинград. Смоленск: Русич, 1999. 448 с.

Благовидов Н.Ф., Шемякин В.И. Волга-матушка. СПб.: Тип. В.В. Комарова, 1895. 361 с.

Боборыкин П. Русский Шеффилд (Очерк села Павлова) // Отечественные записки. Том 203. СПб.: Типография А.А. Краевского, 1877. С. 76-394.

Героям Сталинградской битвы: Торжественное открытие памятника-ансамбля в Волгограде // Правда. 1967. 16 октября.

Гюнтер Х. Поющая Родина: Советская массовая песня как выражение архетипа матери // Вопросы литературы. 1997. № 4. С. 46-61.

  Долматовский Е. Разговор Волги с Доном // Комсомольская правда.1942. 25 сентября.

Зеленкова Е.В. Жанр «советской оды» в творчестве Лебедева-Кумача // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Грамота, 2013. № 6. В 2-х ч. Ч. I. C. 85-88.

Евтушенко Е. Волга. URL.:  http://www.evtushenko.net/013.html  (дата обращения: 21.03.2015).

Кафтырев С.Н. Волга-матушка, кормилица-поилица русского народа : Чтение для народа. Москва: Н.П. Барков, 1894. 35 с.

Кригер Е. Глубина фронта // От Советского Информбюро... 1941-1945. Публицистика и очерки военных лет. В 2 т. М.: АПН, 1982. Т. 2. С. 355-361.

. Куклин П., Морозов И. Двести дней и ночей // Битва за Волгу: Воспоминания участников Сталинградского сражения. Волгоград: Волгоградское книжное издательство, 1962. 442 с. URL: http://www.molodguard.ru/heroes3701.htm  (дата обращения: 21.03.2015).

 Кусмидинова М.Х. Концепт Волги в историко - культурном развитии России: философский анализ. Дисс. канд. филос. наук. Астрахань: Астраханский государственный университет, 2010. 201 с. URL: http://www.dissercat.com/content/kontsept-volgi-v-istoriko-kulturnom-razvitii-rossii-filosofskii-analiz (дата обращения: 21.03.2015).

Лескинен М. «Волга - русская река»: образы и описания главной реки империи во второй URL: половине XIX века // Родина. 2013. № 12. С. 2-7.

Лидин В. Волга // Известия. 1942. 16 сентября.

Мохов В. Отстояли Волгу-матушку // Красная звезда. 2013. 1 февраля.

На кургане бессмертных. Беседа с народным художником СССР Е.В. Вучетичем // Красная звезда. 1967. 14 октября.

Песня о Волге URL: .http://www.sovmusic.ru/text.php?fname=volga2 (дата обращения: 21.03.2015).

Песня о Родине URL.: http://www.sovmusic.ru/text.php?fname=shstran2 (дата обращения: 21.03.2015).

Подвиг Сталинграда бессмертен. Открытие памятника-ансамбля на Мамаевом кургане // Красная звезда 1967. 17 октября.

Поздравительное письмо татарам-фронтовикам от татарского народа // Правда. 1943. 5 марта.

Понизовский В., Щербаков А. Родина – своим солдатам. В Волгограде открыт памятник-ансамбль героям Сталинградской битвы // Комсомольская правда. 1967. 17 октября.

Полевой Б. За Волгой-матушкой // Правда 1942. 12 октября.

Приказ НКО СССР от 28.07.1942 № 227 . URL: https://ru.wikisource.org/wiki/Приказ_НКО_СССР_от_28.07.1942_№_227   (дата обращения: 21.03.2015).

Ратников К.В. Русские реки: Поэзия и политика. Идеологический компонент гидротипных образов в лирике от Ломоносова до Тютчева // Вестник Челябинского университета. Сер. 2. Филология. 2004. № 1. С. 56-66.

Розанов В.В. Русский Нил. URL: http://mreadz.com/new/index.php?id=108695&pages=1    (дата обращения: 21.03.2015).

Рябов О. В. Нация и гендер в визуальных репрезентациях военной пропаганды // Женщина в российском обществе. 2005. № 3—4. С. 19—28.

Рябов О.В. «Россия-Матушка»: Национализм, гендер и война в России XX века. Stuttgart; Hannover: Ibidem, 2007. 290 с.

Рябов О.В. Русская философия женственности (XI-XX века). Иваново: Юнона, 1999. 359 с.

Рябов О.В., Константинова М.А. «Русский медведь» как символический пограничник // Труды Карельского научного центра РАН. 2011. № 6. С. 114-123.

Рябова Т.Б. Материнская и отцовская любовь в русской средневековой традиции // Женщина в российском обществе. 1996. № 1. С. 28-32.

Сарбаш Л. Н. «Путешествие по Волге» в русской литературе XIX века: «Куль хлеба и его похождения» С. В. Максимова // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2012. № 5. С. 158-160.

Сталин И.В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М.: ОГИЗ, 1946. 186 с.

Сталинградская битва. Июль 1942 — февраль 1943: энциклопедия / под ред. М. М. Загорулько; Волгоград: Издатель, 2009. 752 с.

Сталинградская эпопея: Материалы НКВД СССР и военной цензуры из Центрального архива ФСБ РФ / сост. А.Т. Жадобин, В.В. Марковчин, Ю.В. Сигачев. М.: Звонница-МГ, 2000. 496 с.

Тарапыгин Ф.А. Волга-матушка: Образовательное путешествие по Волге: Очерки и карт. волж. жизни от истока реки до впадения ее в Касп. Море. Петроград: Новое время, 1914. 304 с.

Тимофеев-Терешкин М.Н. Сталин-победитель // Тимофеев-Терешкин М.Н. Простые песни. Стихи и сказания. 1931-1951. М.: Советский писатель,1952. С. 12-22.

Трепавлов В.В. «Волга-матушка» - для кого? // Родина. 1998. № 4. С. 41-46.

Хабутдинов А.Ю. Духовные управления и советские мусульмане в годы Великой Отечественной войны.  URL: http://www.idmedina.ru/books/history_culture/minaret/23-24/xabutdin.htm (дата обращения: 21.03.2015).

Хрящев В.В. Волга-матушка. Сборник устного нар. творчества Костром. обл. Кострома: Костром. обл. гос. изд-во, 1952. 46 с.

Черная Л.А. «Честь»: Представления о чести и бесчестии в русской литературе XI–XVII веков // Древнерусская литература: Изображение общества / Под ред. А.С. Демина. Л.: Наука, 1991. С. 56-84.

Чуйков В. И. Гвардейцы Сталинграда идут на запад. М.: Советская Россия, 1972. 253 с.

Шелих В. фон. Сталинград в советской памяти // Память о Сталинграде: Сталинград в немецкой и российской памяти / Peter Jahn (Ред.) Berlin: Ch.Links Verlag, 2003. С. 24-32.

Эдмондсон Л. Гендер, миф и нация в Европе: Образ матушки России в европейском контексте // Пол. Гендер. Культура: Немецкие и русские исследования / под ред. Э. Шоре, К. Хайдер. Вып 3. М.: РГГУ, 2003. C. 135-162.

Эренбург И.Г.  Сталинград // Красная звезда. 1942a. 6 сентября.

Эренбург И.Г.  Русский Антей // Красная звезда. 1942b. 20 сентября

Ямпольский Б. На Волге // Известия. 1942. 21 ноября.

Barth F. Introduction // Ethnic Groups and Boundaries: the Social Organization of Culture Difference: Results of a Symposium Held at the University of Bergen, 23rd to 26th February 1967 / Barth F. (Ed.) Boston: Little, Brown, 1969. P. 9-38.

Cusack T. Riverscapes and National Identities. Syracuse: Syracuse University Press, 2010. 237 p.

Douglas R., Harte L., O’Hara J. Drawing Conclusions: A Cartoon History of Anglo-Irish Relations, 1798–1998. Belfast: Blackstaff, 1998. 350 p.

Ely Ch. The Origins of Russian Scenery: Volga River Tourism and Russian Landscape Aesthetics // Slavic Review, Vol. 62, No. 4 (Winter, 2003), pp. 666-682.

Gailite G. «Mother Latvia» in Constructing Self and Other: A Case of Latvian Caricature XIX c. – 1940 // Demski D., Kristóf I. Sz., Baraniecka-Olszewska K. (Eds.). Competing Eyes: Visual Encounters with Alterity in Central and Eastern Europe. Budapest: l’Harmattan, 2013. P. 170-189.

Hausmann G. Mütterchen Wolga ein Fluss als Erinnerungsort vom 16. bis ins frühe 20. Jahrhundert. Frankfurt am Main: Campus, 2009. 494 s.

Hindus M. Mother Russia. London: Collins, 1943. 510 p.

Hubbs J. Mother Russia: The Feminine Myth in Russian Culture. Bloomington: Indiana University Press, 1988. 324 p.

Hunt T.L. Defining John Bull: Political Caricature and National Identity in Late Georgian England. Aldershot; Burlington: Ashgate, 2003. 452 p.

Landes J.B. Visualizing the Nation: Gender, Representation, and Revolution in Eighteenth-Century France. Ithaca: Cornell University Press. 2001. 254 p.

Lekan T. M. Imagining the Nation in Nature: Landscape Preservation and German Identity, 1885-1945. Cambridge: Harvard University Press, 2004. 342 p.

Mosse G. L. The Image of Man : the Creation of Modern Masculinity. New York : Oxford University Press, 1996. 240 p.

Neumann E. The Great Mother: An Analysis of the Archetype. Princeton: Princeton University Press, 1963. 432 p.

 Riabov O.V. “Mother Volga” and “Mother Russia”: On the Role of the River in Gendering Russianness // Water-Russia-Culture / J. Costlow, A. Rosenholm (Eds.). Ashgate Press, 2015 (forthcoming).

Smith A.D. National identity. Reno: University of Nevada Press, 1996. 240 p.

 Tickner J. A. Gendering World Politics: Issues and Approaches in the Post-cold War Era. New York: Columbia University Press, 2001. 200 p.

Warner M. Monuments and Maidens: The Allegory of the Female Form. New York: University of California Press, 1985. 417 p.

Yuval-Davis N. Gender and Nation. London: Sage Publications, 1997. 157 p.

Zeisler­ Vralsted D. The Cultural and Hydrological Development of the Mississippi and Volga Rivers // Rivers in History: Perspectives on Waterways in Europe and North America / Mauch Ch., Zeller Th. (Eds.). Pittsburgh: Univ. of Pittsburgh Press, 2008. P. 63-77.

 

Список иллюстраций

1.      Серов В. Отстоим Волгу-матушку!» URL: 

 http://macrosvit.com.ua/otstoim-volgu-matushku/28883/  (дата обращения: 21.03.2015).

2.      Тибо Ж. «Волга» URL: 

http://www.piter-arch.ru/gallery/detales/big_814.jpg  (дата обращения: 21.03.2015).

3.      Шмаринов Д. «Освободи!» URL: http://softsalo.com/sovet_41-45_polit/plakat_4145_154.jpg   (дата обращения: 21.03.2015).

4.      Шапошников С., Малашкина В. Мать-Волга. URL: 

http://news-piter.ru/wp-content/uploads/2013/04/14.jpg (дата обращения: 21.03.2015).

5.      Вучетич Е. и др. Памятник-ансамбль «Героям Сталинградской битвы» на Мамаевом кургане, URL: 

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/ru/d/d0/Soldat_on_Mamayev_kurgan.jpg (дата обращения: 21.03.2015).

 

 

Опубликовано: 06.05.15