Инструментальные функции высказывания. Итак, решение говорить о инструментальных функциях высказвыания, предполагает наличие двух стратегий высказываний – генетической и деструктурирующей.
Если, «отставить» на минуту действие традиционного табу, налагаемого на психологизацию дискурса, допустить, что человек говорящий вкладывает в свои слова экспрессию (как это предлагает, к примеру, Р.Барт), то высказывание приобретёт инструментальную функцию. К наиболее общим инструментальным функциям психологизированного высказывания можно отнести функции «защиты» и «нападения». Благодаря разнообразным комбинациям таких высказываний, направленных на поддержку или дискредитацию каких-либо ментальных образований (лингвистических конструктов), люди изменяют системы представлений, поведенческие матрицы, цели и задачи общественной деятельности.
Задавшись необходимостью выяснения горизонтов операциональности высказывания, совершим экскурс в недалёкое прошлое. Наша цель: отследить особенности трансформации правил языковых игр, изменение оснований дискурсностей, формирующих поле политических приоритетов, обусловленных влиянием классической эпохи.
Вероятность эволюции социальной реальности в традиционном обществе. Тот факт, что правила игры науки, литературы, искусства подверглись трансформациям, указывает на необратимые изменения социально-политической реальности (Ж.-Ф.Лиотар, М.Фуко). Последствия этих изменений и по сию пору сказываются как на способах организации и презентации реальности, так и на методологиях её исследования. Не является исключением и политический дискурс. Но, прежде чем обратиться к особенностям политического дискурса современной России, исследуем в числе инструментальных функций высказывания, функцию расщепления синкретичных психо-эмоциональных смысловых комплексов.
Как известно, прерогатива «связывания» бесконечного многообразия фрагментов Бытия в единую систему синкретичных психо-эмоциональных комплексов, является исключительной прерогативой Религии. Подобные системы составляют смысловую структуру традиционных моделей социального взаимодействия. Являясь наиболее архаичным способом организации социального взаимодействия, сохраняется исключительно за счёт воспроизводства традиционных социокодов. Основными принципами функционирования традиционных обществ являются принципы «восточного деспотизма». Для адептов традиционной модели социального взаимодействия свойственно стремление налагать табу на частные высказывания, мнения, которые могут служить самоорганизации и идентификации индивидуума, но при этом разрушают целостность социально-политической реальности. Основой речевого взаимодействия традиционного общества является энкратический дискурс (или, по Р.Барту: «властный язык», «язык власти» [3]).
Энкратический дискурс разворачивается вокруг таких лингвистических феноменов как: 1) природа; 2) депсихологизированные наука, искусство и философия; 3) государственность; 4) благосостояние социума; 5) глобальность; 6) незыблемость и величие культурных ценностей, 7) традиционных устоев; 8) а также обычаев, привычек авторитетов и т. п.
К тому же, энкратический язык – это язык силы, направленной «вовне», на вытеснение всего чуждого, инородного, инокультурного. Носителям энкратического дискурса, также свойственна сомнамбулическая уверенность в собственной правоте, отсутствие и тени сомнения в состоятельности традиции, штампов, клише, схем, программ и т. п. В некоторых случаях энкратический язык превращается в декларативный, «суконный», «наукообразный» язык [4].
В традиционном обществе, какие-либо изменения вещь достаточно сложная. Примером тому Египет, в культуре которого за десять тысяч лет, практически не наблюдается ни каких тенденций к эволюции социальных институтов. Эволюция социальных институтов с точки зрения традиционного человека есть ни что иное, как разрушение самих основ мира.
Расщепление синкретичных психо-эмоциональных комплексов, как условие эволюции социально-политической реальности. Совершенно отличную от традиционной позицию занимает наука. С эпохи Нового времени научному мировоззрению свойственно расщепление синкретичных психо-эмоциональных комплексов, что и приводит к последовательной деструкции традиционных представлений. Этой парадигме мышления свойственно постоянное стремление к обновлению (модернизации).
Социальные регулятивы общества модерна предполагает революционность их носителей, определение себя как чего-то нового, более совершенного, нежели прошлое, традиция, культура [6]. Эти интенции проецируются и на деятельность: общественную, научную, политическую и пр. В основе построения социально-политической реальности модерна лежит акратический дискурс, к слову сказать, весьма агрессивный. Посредством расщепляющей рефлексии, последовательно артикулируются (расчленяются), осмысливаются и означиваются первоначально целостные, недифференцированные и невербализованные представления, наследуемые от прошлых эпох. Данные представления посредством интуитивного, иррационального привыкания обеспечивали социальную адаптацию традиционного человека, познание им окружающего мира.
В классической науке сформировался не только механизм деструкции реальности представленной синкретичными психоэмоциональными комплексами. В классическую эпоху проходит легитимацию механизм конструирования (концептуализации) (Ж.Делёз, Ф.Гваттари, Б.Хёйер).
Переход к неклассической парадигме означил период, когда инструментарий расщепляющей рефлексии был направлен на себя, то есть, для науки и философии этого периода наиболее характерным признаком стала саморефлексия. Саморефлексия направленная на расщепление синкретичных образований обрисовала картину, в которой классическая наука явилась недифференцированным, синкретичным целым с философией.
Неклассическая наука, осуществила преобразование в процессе сознательного фило-социогенеза, нерефлексируемых классическими средствами, синкретичных психо-эмоциональных комплексов, на этот раз задающих особенности научно-философского дискурсов, в отчётливо различаемые семантические ряды объективированных данных. И неклассическая наука отделилась от философии.
Пройдя легитимацию, которую ей обеспечил философский дискурс, неклассическая наука инкриминировала философии излишние синкретичность, традиционность и стремление к «связыванию». Философия не осталась в долгу и втянула неклассическую науку в изнуряющую «гонку» «по очистке» профессионального дискурса от синкретичных комплексов, фундирующих психо-эмоциональное взаимодействие индивидуумов. Примером тому направления, задаваемые феноменологией (Э.Гуссерль), аналитической (Б.Рассел, Л.Витгенштейн и др.) и лингвистической философией (Л.Витгенштейн).
В процессе активного оппозиционного взаимно расщепляющего противодействия, дискурсы науки и философии истощились до лингвистических образований, представляющих собой понятийно-терминологические аппараты, состоящие из формальных, абстрактных клише. Эти обеднённые лингвистические гештальты никому ничего не объясняли, и объяснить не могли в силу их непреодолимой абстрактности, оторванности от мира, опыта, ощущений. Их нужно было просто принять за основу и впоследствии примерять ко всему воспринимаемому многообразию. Из всего этого, в конце XIX – начале XX веков, сложилась уже знакомая ситуация наблюдаемая некогда в схоластике, характерным её признаком являлась интенция к систематическому идеализму, а проще говоря догматизму, функционирующему на основе единой системы онтологических категорий. Сложившаяся проблемная ситуация, являясь следствием процесса обеднения, (абстрагирования и депсихологизации) профессиональных дискурсов, обозначила и «последний бастион», последнее предельное основание Бытия – нерасщеплённый, синкретичный дискурс всеобщей обязательности, бесконечно долгое время «ускользавший» от научной и философской рефлексии.
Этим «неприступным» синкретичным образованием оказался психо-эмоциональный комплекс «Логос». Вокруг него и формировался дискурс логоцентризма, скрывающего истинное предельное, трансцендентное основание Бытия, так называемое – Ничто (Р.Барт, Ж.Деррида, Ю.Кристева, Ж.-Ф.Лиотар, Л.Сиксус, Дж.Серль, М.Фуко и др.). Комплекс, логоцентризма, по мнению исследователей, занимавшихся изучением этой проблемы, составлен трудно выявляемыми архетипами. Затруднения с обнаружением и описанием этих архетипов, обусловлены их укоренённостью в глубине бессознательного, на котором зиждется сложнейшая архитектоника психо-эмоционального комплекса современного человека. Комплекс Логоцентризма, которым презумпируется и современная наука, является одним из наиболее архаичных психо-эмоциональных комплексов (траснценденций) и одновременно тем проводником, благодаря которому реставрируются деструктурированные психо-эмоциональные комплексы.
По-видимому, постоянное обновление кроет в себе и определённую «опасность». Эта «опасность» заключается в том, что стремление к перманентному определению себя как «нового», неумолимому отказу от «старого», приводит порой к тотальному забвению прошлого, выеданию ячеек памяти. В этом случае, возможна реставрация традиционной модели социального взаимодействия, поскольку отсутствует то, по отношению к чему можно было бы идентифицироваться как новое. Но возможно и нечто совсем «неожиданное». Примером такого «неожиданного» является то, что время от времени предстаёт перед мысленным взором очередного пытливого исследователя, прошедшего до конца весь путь рационального расщепления психо-эмоциональных комплексов.
В случае последовательного рационального расщепления синкретических комплексов, исследователь оказывается перед Ничто. И в этом случае, нечто основательно расщеплённое возвращается, восстанавливает себя «в правах» и объявляет DEJA-VU (Г.Арп, Х.Балль, П.А.Биро, Ф.Глаузер, Р.Хюльзенберг).
В таком состоянии культуры, представленной мириадами фрагментов расщеплённых психо-эмоциональных комплексов, составлявших некогда целостные картины мира, появляются и исчезают «призраки» разнообразных логических конструктов, обладавших некогда референтами, усиливаются и ослабевают, не успев оформиться различные тенденции. Казалось бы, что в задаваемой отсутствием приоритетов Картине мира, все когда-либо состоявшиеся концепты должны «чувствовать» себя «равноправными». Но, тем не менее, порой наблюдается и длительное отсутствие некоторых концептов.
Отсутствие обыденного человека в политическом дискурсе постсоветской России. Политический дискурс России последних двух – трёх лет, не выглядит гомогенным образованием, он представлен некоторым числом дискурсивных общностей. Эти дискурсивности (вербализованные проблемные ситуации) формируются вокруг следующих оснований: а) электорат; б) региональные политические, финансовые и административные элиты; в) политические технологии, г) глобальные политические и экономические системы, д) эволюция институтов современного общества; е) реставрация традиционализма; ё) олигархия; ж) трансферты; з) транзиты и) идеологии и т. п.
Если представить на минуту, что дискурсными средствами изображается политическая Картина современной России, то можно сказать, что рисуемое подобным образом произведение – это след оставленный грандиозными социальными, экономическими, политическими, культурными и прочими трансформациями в потрясённом воображении современного россиянина. Иными словами, социально-политическая Картина современной России являет взгляду бесконечные массивы зданий, комплексы и ансамбли архитектуры, громадные планы застройки, автострады, железнодорожные полотна, линии электропередач, всевозможные карты: морских, воздушных и сухопутных путей. А также, бесконечно огромный Архив документов, выполненных на разных носителях: бумажных, электронных, аудио, видео. Весь этот массив знаковых систем, представляется внушительной иерархией гетеротопий (М.Фуко). Они, гетеротопии хранят сведения о глобальных материальных, денежных, людских потоках; направлениях, целях и задачах их перемещения в пространстве, местах назначения. В этой фундаментальной композиции, запечатлевшей современность, не хватает лишь незначительной детали, выпавшей из картинной плоскости, по-видимому, за ненадобностью. Эта деталь – «живой человек». Здесь и сейчас находящийся Dasman (М.Хайдеггер). Тот самый реальный человек с его повседневными проблемами, который и создаёт Картину современной России, следуя регулятивам, задаваемым когнитивными стратегиями. Из центра политической картины России «человек обыденный» постепенно выдавливается на задний план. Да и оттуда со временем вытесняется неумолимо нарастающим «снежным комом» логических конструктов, графиков, диаграмм, программ, планов, проектов, моделей видимо претендующих на статус трансценденций новейшего периода.
Таким образом, в современном социально-политическом дискурсе России сокрализации подвергается Dasman – человек обыденный. Именно вокруг обыденного человека, как вероятного источника, основания политического дискурса и по сию пору наблюдается усиленная деструктивность. Следовательно, одной из когнитивных стратегий, определяющей нормы и правила цехового взаимодействия отечественного политика конца XX – начала XXI столетия является вытеснение на статусную периферию речевых практик, посвящённых «человеку-обыденному». Осуществляется это вытеснение посредством создания вокруг дискурсной формации Dasman деструктивной «завесы», принижающей значение частной жизни, эмоций, переживаний, чувственности, личных отношений. Современный социльно-политический дискурс посвящённый «человеку обыденному» истощился. Политический дискурс формируется, в лучшем случае, за счёт таких абстракций как: население, народ, нация, этнос, пенсионеры, учащиеся, военнослужащие и т.п. Со временем, подобное положение дел, как правило, приводит к забвению социумом концепции «Человек обыденный». Следовательно, нам становиться чужим тот человек, с которым мы встречаемся на улице, в театре, метро, магазине, в музее, подъезде, на отдыхе и на работе.
Волей-неволей возникает ряд вопросов. Является ли отсутствие Dasman в политическом дискурсе России наследием прошлых эпох, то есть синкретичным психо-эмоциональным комплексом. Если нет, то каким образом отсутствие человека обыденного стало достижением современной отечественной политики, какова цель «изъятия» Dasman из реестра приоритетов организующих политический дискурс современной России?