1. Исследование российской политической структуры наталкивается на острое динамическое противоречие. Практически, каждая реалия российской политической жизни обладает двумя уровнями взаимодействия: формальным, институционально оформленным и неформальным, сетевым. Первый уровень обнаруживается в ходе анализа структуры политических институтов и механизмов их взаимодействия. Второй становится очевидным в момент несовпадения конкретных политических решений и прогноза, выдвигаемого на основе анализа институциональной структуры. Наиболее логичным выходом из подобной ситуации являлось бы некоторое расширение предмета анализа с тем, чтобы включить в него внеинституциональные элементы. Собственно, именно это стремятся проделать сторонники неоинституционального подхода. Однако при механическом расширении предмета возникает новое противоречие, которое и делает сомнительными результаты, полученные в рамках этих исследований.
2. Это противоречие связано с тем обстоятельством, что формальный и неформальный пласты политической реальности действительно существуют раздельно, в непересекающихся плоскостях. При этом, каждый из уровней репрезентирует себя как единственное подлинное политическое пространство. Другой же уровень осмысляется им как «негативное отклонение». Как только политолог становится на позицию формализованной и легальной политики, неформальный уровень превращается в «коррупцию», «местничество» и т.п. «негативные явления», с которыми необходимо бороться. Принятие же «неформальной позиции» в качестве основания анализа политического приводит к размыванию самой институциональной структуры, которую необходимо привести в соответствие с «реальными политическими практиками». Попытка стать «над схваткой», занять особую, «внешнюю» позицию, оказывается столь же чревата противоречиями.
3. Здесь проявляется проблема адресата политологического исследования. «Внешняя» исследовательская позиция может быть принята носителями политической власти или «управляемым» обществом только в том случае, если в аналитике видят пророка, избранное существо, выступающее носителем особой, трансцендентальной истины. На подобную позицию претендовал А.И. Солженицын, предлагающий путь обустройства России. Но, в принципе, позиция пророка достаточно слабо соотносится с позицией аналитика. В противном случае, «внешнее» знание об обществе будет отторгнуто. Если оно будет совпадать с самоощущением политического агента, то будет отторгаться как излишнее («я это уже знаю»). Если же совпадение не состоится, то будет отторгнуто как неверное («я знаю, что это не так»).
Возможен третий вариант развития событий: политолог ориентирует свое вполне герметичное (на манер современной физики или лингвистики) столь же герметичному сообществу политологов. Но и это, казалось бы, неуязвимое положение отнюдь не безупречно. В отличие от естественных наук, науки социальные не переходят в своем развитии на уровень трудно представимых концептов. В повседневной реальности, в обыденном здравом смысле социальные науки обретают критерии истинности своих построений. В противном случае, если не происходит совмещения когнитивного горизонта исследователя политолога и агента политического пространства, возрастает опасность «вчитать» в реальность смыслы, там изначально не содержащиеся. Такое «герметичное» построение может быть оригинальным и остроумным, но условия его верификации будут предельно затруднены. Традиционный, по К. Попперу, путь верификации на основе набора фактических данных здесь оказывается невозможным. Поскольку возникает вопрос, каким образом эти факты выделять? Для решения этой задачи политолог будет вынужден углубляться во все более абстрактные метафизические сущность в поисках ускользающего основания для рефлексии. Политология будет в этом варианте превращаться в политическую философию и далее во все более отвлеченную онтологию. По всей вероятность здесь необходим не только акт признания экзистенциального статуса неформальной сферы, но и особый предмет исследования.
4. Такой предмет должен совмещать оба пласта политической реальности, сводить их воедино. Потенциально существующая политическая сеть, основанная на неформальных контактах, должна перейти в актуальное состояние, включиться в работу институтов. Это и происходит в ситуации политического скандала. Под политическим скандалом мы понимаем ситуацию недостачи (по В.Я. Проппу), возникающую в ходе работы публичных политических институтов и требующую «напряжения» всех наличных ресурсов для ее компенсации. В этой ситуации формальные и неформальные ресурсы направляются на решение одной (не принципиально, формальной или неформальной) задачи, а значит, могут быть исследованы. Неоинституциональный подход здесь не обретает внешнюю позицию, а укореняется в реальности. Однако, такой «политический скандал», чаще всего, в постсоветском политическом пространстве не доходит до уровня публичного обсуждения. Для того, чтобы скандал мог стать аналогом хайдеггеровского «раскрывающего пространства», он должен быть искусственно, с исследовательскими целями смоделирован самим политологом. Политолог, в данном случае, выступает в трех ипостасях:
- эмпирическая личность, существующая в политическом пространстве;
- агент, инициирующий «ситуацию недостачи»;
- аналитик, анализирующий ее последствия.
5. Возможность осуществления такого «исследовательского скандала» возникает в связи со сложившейся в нашей стране практикой, когда политолог-ученый, выступает одновременно в качестве политического технолога. Для реализации своих задач «крупная» PR-контора обращается к более мелким, а те, в свою очередь, к «частным» политологам «на местах». Но до настоящего времени эти ипостаси существовали раздельно. Работа на выборах, «на государство» была, по большей части, возможностью поправить собственное материальное положение. При этом исследовательские интенции «отодвигались в сторону». Однако именно здесь корениться возможность организации подлинного эксперимента в политологии.
Политолог живет в данном политическом пространстве. Следовательно, эмоционально переживает его. В этом моменте его интенции совпадают с интенциями любого другого участника политического пространства. Именно поэтому он осознает и ощущает общий «для всех» здравый смысл. Как участник политического действия (политический технолог, консультант и т.д.) он не только живет, но конструирует политическое пространство. Он становится Другим по отношению к нему и, в силу этого, обретает «избыток видения», получает возможность спровоцировать политическую реальность. Поскольку он находится в центре политического скандала с заранее смоделированными характеристиками, то способен отслеживать его ход и механизмы. В силу того, что скандал спровоцирован осознанно, то неизбежно появляется возможность для анализа ситуации. Такого рода эксперимент позволит установить реальные зависимости между неформальными практиками и формальными институтами, позволит провести верификацию дедуктивных политических моделей.
6. Последний вопрос, на который следует ответить в наших кратких тезисах, это вопрос о политологической этике. Насколько этичен эксперимент с автономными личностями в реальных жизненных условиях? Представляется, что подобный эксперимент абсолютно этичен. По существу, здесь воспроизводится классический механизм разоблачения власти. В ситуации, когда реально наблюдается раскол между властью и обществом, предельное снижение политической мобилизации населения, скандал, политологический эксперимент выполняет не только когнитивную, но и гражданскую функцию. Он дает возможность не только политологу, но и обществу «увидеть» элиту, осознать механизмы ее функционирования, привести их на уровень, допускающий критическое осмысление. Следовательно, сделать шаг в формировании гражданского общества.