Вот уже свыше 10-15 лет идея «российского выбора» у нас не просто на слуху, но, по сути – в центре общественно-политических дискуссий (в том числе, и на страницах «Полиса»). Понятно, речь идет не об электоральной, а, если можно так выразиться, политико-экзистенциальной проблеме. При этом в ведущихся по сей день дискуссиях прослеживается широкий спектр позиций, основные полюса которого (конечно, огрубляя) можно условно представить таким образом:
1) российский выбор в пользу политической демократии и рыночной экономики (плюс новой самоидентификации и определения своего места в мире) раз и навсегда сделан, стратегический курс определен, вопрос лишь в тактических деталях и конкретных обстоятельствах (в этом – суть официальной риторики и позиции экспертов, близких к официозу);
2) Россия все еще в состоянии транзита, в переходном состоянии – ясно, какова отправная точка, от какого наследия мы отказались («советский тоталитаризм»), и понятно, куда хотелось бы прийти («нормальная» страна западного типа), притом, что препятствия на этом пути сохраняются фундаментальные. Поэтому проблема в том, как наиболее грамотно и с наименьшими потерями выйти из этого промежуточного состояния, хотя конечный исход транзита все еще не определен;
3) Российский демократический выбор, который поначалу казался самоочевидным, в действительности так и не состоялся, поскольку в силу различных обстоятельств в стране возобладал компрадорский олигархический капитализм и сугубо имитационная демократия, лишенная реального смысла (здесь, по крайней мере внешне, фокус, в котором, как это ни парадоксально, отчасти пересекаются «либеральная» оппозиция и «народно-патриотическая»).
Возвращаясь к политико-экзистенциальному срезу проблемы, я бы предложил еще раз задаться вопросом о том, какова реальная свобода, коридор «российского выбора», где его пределы (в том числе временные, хронологические), наконец, состоялся ли он, а если нет, то что же с ним случилось?
Мне в этой связи вспоминается история, рассказанная Ж-П. Сартром (кажется, в его апокрифическом эссе «Экзистенциализм – это гуманизм»), об одном молодом французе, который во времена нацистской оккупации решил сделать свой свободный экзистенциальный выбор – уйти в партизаны, маки. Но у него была старая немощная мать, которая погибла бы без помощи сына. Вот она – бытийная рамка, которая задает коридор, ограничивает реальную свободу выбора.
И как бы в продолжение истории Сартра мне памятен комментарий Е.Т.Гайдара после моей лекции в Институте экономики переходного периода в середине 90-х, когда я говорил об упущенных возможностях институализации демократического прорыва осенью 1991 г. (нежелание или неготовность Б.Ельцина и его окружения пойти на первые свободные «учредительные выборы», которые в атмосфере того времени могли бы привести к возникновению четкого законодательного большинства радикальных демократов-реформаторов). На это мое соображение бывший и.о. премьера возразил: к концу 1991 г. страна была буквально на грани хлебного голода и энергетического коллапса, соответственно – приоритеты были совсем иные, и заимствование хрестоматийных последовательностей зарубежных демократических транзитов привело бы к противоположным результатам. В моем представлении это означает, что выбор политического сценария, который в иных условиях приводил к успешному радикальному прорыву не просто не состоялся, но и не мог состояться, ибо реальный коридор выбора был гораздо более узким.
Это все – к тому же вопросу о пластичности или ригидности той реальности, в которой осуществляется и реализуется политико-экзистенциальный (как, впрочем, и любой иной) выбор. В чем и каковы пределы свободного целеполагания действующего политического актора (не говоря уже о различиях в самих целях), кто реально осуществляет выбор такого рода, наконец, какова его (как сказал бы мой коллега и друг М.В.Ильин) «хронополитическая» составляющая?
Как мне представляется, чтобы по крайне мере приблизиться к ответу на вопрос о том, как именно в социальных «точках бифуркации» (я сознательно сознательно использую термин из дискуссии в «Полисе») осуществляется (или не осуществляется, или откладывается, или отменяется) радикальный политический выбор, следовало бы разобраться в том, кто именно (субъект) осуществляет и реализует этот выбор; в каких обстоятельствах (среда) это происходит; как (решения и процедуры) это происходит.
В самом деле, как показал опыт успешных и (в гораздо большем числе случаев) неуспешных попыток демократизаций т.наз. «3-й волны», реальным субъектом перемен могут выступать как элиты, так и массы. При этом я бы тоже не обольщался насчет «добровольности» выбора (см. заметку В.В.Уфимцева) – не только в вариантах демократических транзитов, навязанных извне, но и в случаях, когда главная интрига – в торге и последующем пакте на элитном уровне, мнение масс не является решающим. А вот «подмена» (с точки зрения ожидавшихся результатов «российского выбора») произошла, действительно, внушительная – но только, если мы считаем, что общественная реальность (среда) пластична и что «выбор должен быть сделан» (к чему и призывает Ю.А.Красин).
Среда (как внутренняя, так и внешняя) во многом, увы, задает базовые и порой достаточно узкие параметры возможного и реализуемого социально-политического выбора – это проявляется, например, в наследии предшествующих традиций, обстоятельствах распада существующего режима, действии международных факторов и др. И пресловутый выбор – это отнюдь не свободное начертание идеального общественного проекта на некоей tabula rasa. В российском же случае внутренний, да даже и внешний контекст преобразований (если только забыть эйфорию конца 1991 г.) ставил им весьма жесткие пределы, по крайней мере несравнимые с ситуацией в большинстве стран ЦВЕ.
Наконец, и сами решения действующих акторов (правильные и ошибочные), избираемые ими процедуры – все это в конечном счете влияет как на общую траекторию социально-политической трансформации, так и на конечный результат преобразований. Применительно к России мы сегодня вполне в состоянии post factum определить, кем и когда принимались ошибочные решения и, таким образом, на основе counterfactual analysis мыслительно сконструировать идеальную (но нереализованную) траекторию преобразований. Но какова эвристическая ценность подобной конструкции? Уверены ли мы, что в момент выбора конкретного решения («ошибочного», с сегодняшней точки зрения) существовала реальная возможность иного варианта? По крайней мере, я именно так понимаю приведенный выше аргумент Е.Т.Гайдара.
Боюсь, получается так, что мы до конца все еще не знаем (в том числе и применительно к России), какая субъектность наиболее оптимальна для осуществления радикального социально-политического выбора (в данном случае – демократического транзита), в какой мере среда и обстоятельства задают параметры и ограничивают свободу выбора, насколько, говоря социологическим языком, свобода выбора определяется «структурой», а насколько – самим «актором», наконец, в какой исторический момент мы в состоянии отличить правильные решения от ошибочных – в момент самого выбора или только спустя какое-то время?
С учетом всех этих ограничителей и рамок внутренне антиномичной российской (как и любой иной) социальной реальности неизбежно, на мой взгляд, возникает вопрос и том, в какой мере возможен сам свободный радикальный прорыв в иную политическую реальность, героический выбор демократии, «политическое самоопределение России» (к которому призывает на страницах того же «Полиса») Ю.А.Красин. Иными словами, как, через какую серию конкретных шагов «выбрать демократию»?
Полемизирующий с Ю.А.Красиным М.В.Ильин справедливо, на мой взгляд, фиксирует антиномичность самой демократии, никогда не завершающуюся окончательным синтезом напряженность тезиса и антитезиса. Но это, строго говоря, верно применительно либо к общему нормативному идеалу, либо к реальности устоявшейся и стабильно функционирующей демократии. А вот как прийти к этому состоянию, как его «выбрать»?
По всей видимости, в какой-то момент (и об этом говорят почти все транзитологи) все же неизбежен некий первичный выбор конкретного институционального дизайна новой демократии, принятие процедур, которые впоследствии (в случае успешного транзита) позволяли бы «снимать» антиномическое напряжение, подтверждать и реализовывать этот «большой» выбор на уровне «малых» и становящихся уже привычным ритуалом политических действий и решений. Как представляется, российская реальность пока что не дает достаточных оснований говорить об успешном (с точки зрения демократического результата) первичном выборе «большого» институционального дизайна, хотя еще не ясно, можно ли в конце концов прийти к нему через своего рода обратную последовательность серии «малых» коррекций и реформ, к которым, кстати говоря, как будто бы и стремится В.В.Путин.
Хотел бы также затронуть вопрос о своего рода «хронополитическом» аспекте российского (как, впрочем, и любого иного) радикального социально-политического выбора. Для меня проблема заключается в следующем: когда и сколь долго такой выбор вообще возможен? В какой мере задержка с практической реализацией этого выбора может повлиять на его успех? Очевидно, что в «точках бифуркации», о которых мы говорили выше, могут открываться своего рода «окна возможностей» для осуществления радикального социально-политического выбора. Но надолго ли эти «окна возможностей» остаются открытыми?
Боюсь, опыт прошедших 10-15 лет говорит о том, что эти «окна» остаются открытыми в течение какого-то ограниченного времени, и если радикальный политический выбор не реализуется, «окно» демократических возможностей может закрыться, и на его месте происходит стабилизация нового варианта авторитаризма (примеров тому множество – прежде всего на т.наз. пост-советском пространстве). В этом смысле «отложенный» выбор может легко оказаться выбором «отмененным» (о чем я и пытался намекнуть в самом названии предложенной межсекционной дискуссии на 3-м Всероссийском конгрессе политологов).
Хотя, с другой стороны, возвращаясь к поднятой выше политико-экзистенциальной тематике, опять-таки неясно, каков реальный «коридор» формально свободного выбора политического будущего и в какой мере «структура» (объективные обстоятельства) задает предел и рамку избранного актором действия (субъективного решения). Ведь нет же, в самом деле, оснований думать, что в любом объективном социально-историческом контексте радикальный выбор иного будущего, реализуемый субъективной волей действующего актора, осуществляется в абсолютно свободном спектре возможностей. Спектр этих субъективных возможностей во многом изначально задан их структурным (объективным) контекстом, а потому – не абсолютно «свободен».
Видимо, стоит «с щепотью соли» еще раз подумать и о самой идее демократического транзита, точнее – о своего рода «транзитологической парадигме», в соответствии с которой все страны, «выбравшие» демократию (как когда-то – коммунистическое будущее), раньше или позже придут к торжеству демократического идеала, только одни быстрее, а другие дольше. А откуда, собственно говоря, мы знаем, что это будет так? Не воспроизводим ли мы здесь в специфическом виде просвещенческо-марксистскую модель «векторности» истории, лишь по-иному обозначив ее конечный результат? Ну не получается просто взять и «выбрать» идеальную модель и имплантировать ее в чужеродное социальное тело (здесь совершенно правы принявшие участие в дискуссии В.А.Кулинченко и ..В.Кулинченко).
Мне кажется, мы уже вполне четко обнаружили, что транзиты последних 10-15 лет бывают самыми разными, в том числе и в разных направлениях. Бывают транзиты регрессивные, за псевдодемократической ширмой возрождающие совершенно архаические порядки (в духе идеи династического наследования поста всенародно избираемого президента). Бывают транзиты, ведущие от одной разновидности авторитаризма к другому его типу (для которого у нас и типология еще не разработана), а вовсе не к демократии. Бывают транзиты «застоявшиеся» и поэтому, быть может, «отмененные». Причем, речь идет о вполне консолидированных режимах – и именно поэтому вовсе не «переходных», а в полной мере устоявшихся (и даже по-своему «закостеневших»). Тогда может, и сам «выбор» уже состоялся и – «иного не дано»?
Слишком много вопросов? Согласен. Но ведь и вопросы непростые, и ответы на них пока еще не очень-то прорисовываются.