Проблему российской многопартийности нельзя рассматривать в отрыве от более широкого круга общественных процессов, имевших место в постсоветский период. Для постсоветского общества характерны не только огромный разрыв в жизненном уровне и социальных возможностях, образовавшийся в результате преобразований, но и огромное разнообразие и вместе с тем связанная с бедностью активного общественного опыта нечеткость и противоречивость представлений, мотиваций, верований, с трудом сводящихся к ясным логическим оппозициям. В начале—середине 90-х годов опыт, полученный в ходе поздней перестройки и первых уроков открытой политической борьбы, начал прочерчивать более или менее определенные линии размежевания в идейно-политическом поле, отнюдь не сводящиеся к противостоянию коммунистов и антикоммунистов, сторонников и противников реформ. Эти линии размежевания (свобода личной инициативы—государственный патернализм, западничество—самобытность, демократия—авторитаризм, централизм—права регионов, элитарность—социальность), отнюдь не совпадающие между собой и не до конца проясненные даже «наверху», в политической элите, не говоря уже о массовых слоях, наметили тем не менее первые контуры идейно-политической дифференциации, которая по логике вещей должна была бы составить основу российской многопартийности.
В отличие от Запада, где линии размежевания традиционно стягивались к оси «правые—левые», и основные политические партии до недавнего времени удобно располагались в пределах линейного континуума, в России несовпадение между собой линий размежевания определило чрезвычайную условность и в сущности некорректность применения терминов «левые» и «правые», сделало более адекватными иные схемы взаимного расположения партий (например, круговую, дающую возможность выделить зоны, где группируются сходные ответы на те или иные вопросы—см. Гражданское общество в России: структуры и сознание. М., «Наука», 1998, с.193—194).
Описанный выше процесс оформления российской многопартийности, однако, прервался к концу 90-х годов, сразу по нескольким причинам. На мой взгляд, главная из них—это тот негативный вывод, который отечественное общественное мнение вынесло из опыта первого десятилетия российских представительных учреждений. Вывод о том, что эти учреждения и действующие на их сцене партии являются чем-то далеким как от интересов «глубинной» страны, так и от подлинных центров власти. Заложенные в Конституции властное бессилие и безответственность партий сыграли с ними злую шутку. Партии ушли на периферию общественного интереса, оказались наименее авторитетным среди всех общественно-политическим институтом. Межпартийные склоки и идеологические упражнения партий начали вызывать раздражение. Население возложило свои надежды не на партии, а на личности.
Другая причина — это процессы, произошедшие в элите. К концу 90-х годов практически определился, в общих чертах, социально-экономический уклад новой России. Носившие идейно-политический характер споры в элите относительно выбора пути во многом утратили свое значение. Общим поветрием стал консерватизм, стремление к закреплению достигнутого. Предметом оспаривания стали не столько идеологические постулаты и политические программы, сколько «место под солнцем», близость к власти. Деление на кланы и группировки оказалось важнее партийного, а восторжествовавший прагматизм допускал внешнюю политическую консолидацию.
С другой стороны, в элите начало распространяться понимание, что в стране сложилось «общество двух уровней» с огромным разрывом в доходах («одни живут на три тысячи рублей в месяц, другие—на пять тысяч, но долларов»), а значит—в стиле жизни, в ценностях, и потенциальная опасность такой ситуации требовала подстраховки. Наиболее эффективной подстраховкой могла быть активная государственная социальная политика, однако ресурсов для нее слишком мало. Прошлый номенклатурный опыт подсказывал другой способ профилактики—практику приводных ремней, контроля над аморфной массой, консервирующую государственный патернализм и фактическую общественную пассивность в рамках формальной активности. Высокий рейтинг нового президента, фокусирующий общественные ожидания изменений в духе стабильности и порядка, должен был быть закреплен, институционализирован. Так органический процесс формирования многопартийности стал подменяться партийным строительством.
Наконец, сыграло роль еще одно обстоятельство: кризис партий на Западе. Переход ряда партийных функций к СМИ и группам интересов, ослабивший роль партий как политического представительства гражданского общества, превращение их во многих странах в полугосударственные институты, а их верхушки—в часть обособленного картеля политиков, замыкание партийных кадров на электоральных задачах, в решении которых все более значимую роль играют формальные избирательные технологии—все это не осталось без внимания российских политиков и политических экспертов. Опыт западных партийных артефактов, от голлистов до телевизионной партии «дяди Сильвио», был тем более соблазнителен, что, как справедливо указывает С.Пшизова, в России отсутствуют те глубокие традиции парламентской демократии и гражданского общества, которые на Западе все-таки служат ограничителями кризисных явлений.
Создание «Единства» и ОВР, а затем их объединение в рамках «Единой России» резко изменили характер нашей многопартийности. На не слишком четко прописанную идейно-политическую конфигурацию наложился весьма масштабный конструкт, обладающий совершенно иной логикой. Если первоначально слепленная на скорую руку новая партия власти, как известно, вовсе не обладала никакой идеологической и программной определенностью, мобилизовав на поддержку президента в первую очередь наиболее далекие от этой определенности, «бесцветные» массы, то в дальнейшем, особенно после прихода более опытных кадров ОВР, положение несколько изменилось.
Для нынешней «Единой России» благоприобретенные ею идейно-политические коннотации носят скорее всего инструментальный характер. В своей парламентской практике представляющие ее фракции обеспечивают прохождение вносимых президентом либеральных законопроектов, и одновременно в уже фактически начатой избирательной кампании «единороссы» стараются убедить население, что они являются носителями идеи социального государства, социальной политики. Поэтому возникают и такие казусы, когда, проголосовав за реформу электроэнергетики, «единороссы» тут же начинают кампанию против повышения тарифов.
«Игра» с идеологическими позициями—не единственное изменение, произошедшее с новой партией власти по мере ее «взросления». Уже в процессе ее поспешного становления она отнюдь не была чисто верхушечным образованием, «заглубляясь» в региональной общественной ткани благодаря использованию административного ресурса, наработанных связей и зависимостей между федеральной и местными элитами. Однако в тот период среди ее организаторов и кадров неизбежно оказалось много случайных людей. Произошедшие с тех пор изменения, по-видимому, показывают, что контролирующая партию президентская и региональная администрация с гораздо большей тщательностью производит отбор кадров. В числе местных лидеров «Единой России» ныне гораздо больше руководителей крупных коллективов (директоров предприятий, ведущих представителей местного бизнеса, ректоров институтов, главных врачей клиник и т.п.), т.е. людей, не просто входящих в клиентелу власти, но и способных в той или иной мере распространить патрон-клиентарные связи «вниз», на своих подчиненных.
Логично предположить, что такого рода организация может стать более эффективным, чем предыдущие эфемерные партии власти, орудием структурирования элит, заимствующим определенные элементы опыта КПСС, дополняя их современными политтехнологиями. Разумеется, речь не идет о возрождении «партии-государства»: центр принятия решений во всяком случае будет находиться вне «Единой России». Но на партийно-парламентском поле она вполне может претендовать на доминирующую роль, учитывая, что единственным ее реальным соперником является КПРФ, которая, во всяком случае пока она не реформирована в духе Г.Семигина, допущена к власти не будет.
При этом претензии «Единой России» на роль доминирующей партии подкрепляются параллельным созданием созвездия союзников, представляющих не что иное, как «десантные отряды» в зоне влияния партий-инкумбентов. Наиболее перспективный из них, по-видимому,--Народная партия, работающая на национал-популистском поле ЛДПР и отчасти КПРФ. В зоне КПРФ, с претензиями на «социал-демократизм», пытается работать и селезневская Партия возрождения России. «Партия жизни» с ее экзотическими лозунгами, возможно, попытается привлечь к себе ту часть интеллигенции, которая утрачивает веру в «Яблоко», но для которой «единороссы»--слишком серая и конформистская организация.
Между «Единой Россией» и дополняющими ее партиями уже фактически произведен раздел электорального пространства. При максимальном успехе пропрезидентского созвездия наша многопартийность, очевидно, стала бы похожей на ту, которая существовала в ГДР или «социалистической» Польше. Поэтому не так уж удивительно возникновение безумных планов объединения оппозиционных сил от либералов до коммунистов. Такого рода временные тактические блоки уже случались в Татарстане и некоторых других местах.
Другое дело, что безоговорочной победы единороссов и их союзников на выборах 2003года скорее всего не случится. И дело не только в устойчивости коммунистического электората и слабости второстепенных пропрезидентских партий (которые реально могут рассчитывать в основном на уступленные им главной партией власти места в одномандатных округах, благо однотуровая система выгодна для кандидатов, имеющих административный ресурс). Отнюдь не решена судьба либеральных партий—СПС и «Яблока». По логике существующего режима они вполне могут рассчитывать на вспомогательную роль в системе власти, оказываясь полезными при проведении в жизнь тех или иных замыслов, поставляя проекты и кадры, да и вообще страхуя политическую жизнь от чрезмерного окостенения.
Однако нет и никакой уверенности в прохождении обеими этими партиями даже 5%-го барьера, не говоря уже о предполагаемом на следующих выборах повышении его до 7%. Отсюда обеспокоенность либеральных кругов, в том числе части крупного бизнеса. Не случайно открытое заявление главы «ЮКОСа» о поддержке СПС и «Яблока» на выборах. Роль крупного бизнеса на предстоящих парламентских выборах может вообще быть более заметной и несколько менее однозначной, чем на президентских.
Большой вопрос—направленность протестного голосования, тем более, что на выборах в Думу отнюдь не исключен его рост. Возможно, он пойдет на пользу КПРФ и ЛДПР. Но если, что вполне вероятно с учетом недовольства населения электоральными манипуляциями, он пойдет в русло голосования против всех, это может сыграть на руку «Единой России», увеличив ее долю в депутатском корпусе.
Скорее всего, российская многопартийность и после выборов 2003 года будет носить тот гибридный характер, который она приобрела в 1999 году (сочетание идейно-политического размежевания с административным партийным строительством). В то же время она, видимо, приобретет черты сходства (в основном, правда, формальные) с той «незавершенной двухпартийностью», которая существовала в течение нескольких десятилетий в Италии (крупная, но полуизолированная партия, практически не имеющая шансов придти к власти, и доминирующая партия, вокруг которой вращаются «малые планеты»). Коренное отличие нашей «незавершенной двухпартийности» от итальянской—по крайней мере так, как это видится на сегодняшний день—в искусственном, «административном» происхождении нашей доминирующей партии.
Впрочем, наше политическое развитие, возможно, принесет нам еще немало неожиданностей, которые могут направить его на другой путь.