В предлагаемом исследовании была поставлена цель - описать потенциал влияния различных субъектов публичной политики, проанализировать их стратегии и оценить в конечном итоге эффективность осуществляемой деятельности. Исследование проводилось в двух российских регионах-донорах с сильной губернаторской властью и демократически ориентированном населением. Метод исследования - неформализованное интервью с представителями элит в двух регионах, всего было проведено около 80 интервью. Цель интервью - прояснить как различные группы элит (исполнительная, законодательная власть, информационные акторы, лидеры партий и движений, бизнесмены), оценивают сложившийся уровень открытости политики, каких акторов выделяют в качестве ключевых, какие стратегии признают доминирующими в поведении политических акторов.
Результаты исследования позволяют говорить об относительно низком уровне сложившейся публичной политики в регионах, с чем согласны более 60% опрошенных представителей элит. Причем наиболее низкие оценки уровню публичности политики дают представители политических партий и общественных движений.
Позиции респондентов относительно того, кто сегодня может являться реальным субъектом региональной публичной политики, различаются между собой несущественно.
Представители властных структур, директора, бизнесмены, лидеры партий и движений к субъектам публичной политики относят прежде всего себя самих, особое место уделяя СМИ, как инструменту политики в регионах. Наиболее сильное влияние по оценкам элит на публичную политику оказывает региональная власть, хотя и она в последнее время значительно растеряла свой прежний ресурс.
Спектр называемых публичных политиков у представителей элит достаточно широк, однако наиболее интересной в этой связи представляется оценка потенциала влияния каждого из выделенных субъектов на реальную публичную политику в регионах. На последнем месте по потенциалу влияния в оценках представителей власти и других групп элит стоят общественные движения и организации. Слабость общественных движений как субъектов публичной политики интерпретируются представителями элит как результат отсутствия общественного авторитета, несогласованности действий, локальности публичной политики, проводимой этими институтами.
Сами представители властной элиты достаточно высоко оценивают себя как субъектов публичной политики, выделяя широкий спектр политического влияния в своем регионе, хотя и отмечают в своих интервью, что чаще всего реальными субъектами все же являются первые и вторые лидеры власти, в то время как остальные члены команды находятся «в тени» и всплывают в ситуации тех или иных скандалов или в периоды «победных реляций». При этом, оценивая пространство своего влияния в регионах они сознательно недооценивают население и отдельных его представителей как возможных субъектов публичной политики. Более того, результаты интервью позволяют говорить о том, что в оценках представителей власти, население выступает скорее как объект манипулирования, нежели реальный объект преобразований, а тем более политический субъект. Тезис о том, что общественные движения и организации не оказывают решающего влияния на политические процессы в регионе, разделяют около 90% опрошенных представителей элит. Даже деятельность наиболее организованных профсоюзных структур не воспринимается представителями элит как политически заметная в пределах их регионов. Сами лидеры общественных движений, признавая доминирующую позицию власти в своих регионах, не считают свои позиции «слабыми и зависимыми». Лидеры партий и движений, не признавая факта давления на себя со стороны власти, относят себя к влиятельным политическим акторам в своих регионах, что резко контрастирует с оценками их роли представителей других элитных групп.
Руководители СМИ склонны оценивать себя как самостоятельных акторов, инициатива и активность которых может сдерживаться лидерами власти и бизнеса, но не настолько, чтобы их можно было относить просто «к средству». И видимо, с этими оценками стоит согласиться.
В 90-е годы важным ресурсом региональной власти был контроль над информационным пространством. По данным проведенного нами в 1999 г. исследования 40% представителей региональной элиты были убеждены, что власть в их регионе осуществляет контроль над прессой. В настоящее время ситуация меняется: власть постепенно теряет позиции монополиста, а число акторов медийного рынка возрастает. Причина этой ситуации, с одной стороны, в недостатке финансовых ресурсов власти, с другой, - в изменившейся политике работы с информационными акторами региона. Теперь власть не заинтересована просто «диктовать свою волю», скорее наоборот, она ищет и находит стратегии договорных отношений со СМИ, в которых они выступают уже как стратегические партнеры, заинтересованные друг в друге. Однако активность партнерских отношений имеет циклический характер, обостряясь в период предвыборных компаний, в то время как в остальное политическое время СМИ действуют относительно независимо, работая на себя, на свой имидж или на бизнес-патронов, но завуалировано, чтобы не отпугнуть читателей или зрителей. Это позволяет говорить не просто о выраженности феномена прямой зависимости власти и СМИ, но о «феномене взаимной зависимости».
Таким образом, результаты исследований позволяют зафиксировать достаточно парадоксальную ситуацию, складывающуюся сегодня в регионах - несмотря на множественность акторов публичной политики, ни один из них сегодня не признается авторитетным представителями элит, с одной стороны, с другой - каждый их опрошенных субъектов завышает свои возможности влияния на политические процессы в регионе и занижает возможности других акторов. Одновременно меняются их политические стратегии, однако интересы населения представлены в них слабо, и выступают чаще всего как «ресурс для собственного политического выживания», что позволяет оценивать уровень публичной политики в регионах как локальный и зависимый в сильной степени от доминирующих политических акторов в регионе.