Основным вопросом освещения современных военных конфликтов СМИ является выбор верной дискурсивной стратегии в условиях жесткого и непрекращающегося информационно-психологического противоборства с различными и, в первую очередь, деструктивными силами ¹. Показательным в этом плане является опыт дискурсивного стратегирования российской прессой Чеченского военного конфликта. Проведенное нами структурное контент-аналитическое исследование газетных публикаций на разных этапах развития конфликта позволило выявить и охарактеризовать специфику этого сложного процесса. В результате было выявлено четыре базовых стратегии дискурсивного конструирования образа военного конфликта: «праведная война», «неправедная война», «славная война», «бесславная война». На основе этих базовых форм возникают смежные виды поддискурсов, многие из которых имеют характер дискурсивного оружия.
Анализ полученных данных показал, что дискурсивная война была проиграна официальной прессой задолго до начала боевых действий. Один из экспертов по проблеме отмечает, что в самом разгаре Чеченской войны ему «удалось прочесть строго конфиденциальный документ, в котором влиятельные политологи страны советовали не называть Дудаева в прессе президентом». И далее: «Право же, и смех, и грех. Наши российские газеты, журналы, ТВ, на протяжении нескольких лет иначе его и не величали. Ну разве что время от времени заменяя высочайшее «Президент» на весьма уважаемое «генерал» ².
Действительно, запоздалая попытка изменить дискурс. Приходится констатировать, что первое поражение федеральная власть потерпела от дискурсивного оружия, результатом которого стало полное дискурсивное доминирование дудаевской стороны в российской прессе. И дело здесь не только в оценочных суждениях отдельных образов, а в сущностных характеристиках ситуации в рамках дискурса будущего противника. Произошло это не только при полном попустительстве центральных властей, но и при их очевидно бездумном или ошибочном участии, когда они сами поддержали «вражеский» дискурс, не задумываясь, к каким последствиям это может привести.
«Армейские и полицейские посты правительственных сил Чечни», «официальный Грозный», «представитель официальных властей Грозного», «войска президента Чечни Джохара Дудаева», «власти в Грозном», «МВД республики» («Российская газета», 1994, № 189) – эти знакомые понятия и определения, относящиеся к образу «врага», принадлежат одной из публикаций в правительственной «Российской газете». Показательно смотрятся такие фразы, как «по тревоге в воздух были подняты два истребителя вооруженных сил Чечни…». Или же: «Министр внутренних дел республики Аюб Сатуев признал в воскресенье, на заседании Кабинета Министров Чечни, что в последнее время возросло число серьезных преступлений, включая террористические акты и диверсии» («Российская газета», 1994, № 189).
Излишне говорить, что в самом тексте статьи все вышеприведенные и многие другие им подобные определения и суждения даются безо всяких кавычек и оговорок. Если это сообщается официально, в официальной газете, то интересно, как после такого дискурса можно быстро и внятно объяснить населению, что, вообще-то говоря, и «официальный Грозный», и «вооруженные силы Чечни», и «Кабинет Министров», вместе с «министром внутренних дел республики Аюбом Сатуевым» и многими-многими другими «официальными властями» - сами на самом деле образуют не что иное, как «банду террористов». Данная публикация не содержит ни одной отрицательной характеристики «врага», хотя и решена в духе «бесславной войны». Однако подобный дискурсивный ряд статьи является не случайностью и не исключением, а нормой для материалов правительственной «Российской газеты». Старый, продудаевский дискурс абсолютно доминировал вплоть до самого начала войны. Даже после подобных сообщений СМИ федеральный центр не понял, в какую логическую ловушку он сам себя загнал.
Официальная правительственная «Российская газета», по отношению к другим изданиям, осталась «в гордом одиночестве» в своих положительных оценках первой чеченской военной кампании. Поэтому на нее легла особая ответственность в отстаивании и пропаганде официальной позиции. Однако саму стратегию конструирования праведного образа войны, которую избрала «Российская газета», вряд ли можно считать правильной. Как правило, скорейшая демонизация противоборствующей стороны – это важнейшая задача любого военного конфликта; вот только проводить ее следует в первую очередь в предвоенный период, а с началом самой войны продолжать и закреплять результат. Здесь же ничего этого сделано не было. Более того, дискурс, который господствовал на страницах все той же «Российской газеты» был откровенно продудаевский.
Теперь на страницах официального издания «чеченские правительственные войска» превращаются в «бандформирования» «незаконные вооруженные формирования», «отряды бандформирований», которые характеризует «бессмысленная жестокость» и «кровавая глупость» («Российская газета», 1995, №3). А «официальный Грозный» и «правительство Чечни» неожиданно становятся «режимом Дудаева» («Российская газета», 1994, № 243) и «банда Дудаева» («Российская газета», 1995, № 3).
Подобная резкая смена дискурса со «здравия» на «упокой», хотя и понятна с позиций демонизации противника и оправдания войны, у нормального человека вызывает, по меньшей мере, шок. По сути дела, сработала та «дискурсивная мина», которая была заложена в предыдущий период. В своих попытках вырваться из логической ловушки, официальная пропаганда запутывалась в расставленных сетях еще больше.
Преодолеть старый дискурс даже для «Российской газеты» оказалось непросто, создавался-то он не один год. Поэтому логические ошибки и противоречия, особенно в публикациях начального этапа, следуют одна за другой. Так, в одном и том же номере «Российской газеты», с одной стороны «враг» усиленно демонизируется – утверждается, что «Дудаев поставил себя вне рамок демократии, вышел за пределы цивилизованных отношений». Подчеркивается, что «Дудаев столько раз обманывал и свой народ, и Москву, что исчерпал лимит доверия». В то же самое время рядом звучит призыв о «немедленном вступлении официального Грозного в переговоры с федеральной властью безо всяких предварительных условий» («Российская газета», 1995, № 3). Заметим, насколько прочно выражение «официальный Грозный» засело в головах, что звучит даже в таком явно неуместном для него контексте.
Становится ясно, каким образом стратегические и тактические просчеты конструирования приводят официальную позицию в «дискурсивную яму», которую она так и не смогла преодолеть. В частности, основное внимание в публикациях «Российской газеты» уделяется «врагу», а не «герою». «Враг», фактически, преобладает; он играет главную, хотя и отрицательную, роль. Как отмечалось выше, подобный подход ошибочен хотя бы потому, что совсем недавно этот «персонаж» характеризовался скорее положительно и выглядел больше «героем», чем «врагом».
Поэтому подобные «волшебные» превращения роняют доверие к тому источнику СМИ, который их производит. С другой стороны, если взглянуть на данные по «Известиям» и региональной прессе, то можно увидеть обратную картину: персонаж «героя» получает больше внимания, чем «враг» и характеризуется при этом отрицательно. В результате получается следующее: пока официальное издание тратит время и силы на бесплодную (вследствие указанных причин) демонизацию противника, забывая о «герое», все остальные СМИ, наоборот, в первую очередь демонизируют «героя» и проводят осторожную героизацию «врага». Демонизация «героя» идет более успешно, так как он и так пришел на слабые позиции перебежчика, да еще оказался без должной поддержки с официальной стороны.
Дестабилизирующий дискурс стал следствием «проигранного дискурса». Можно констатировать, что за весь период первой Чеченской войны российским властям так и не удалось выбраться из той дискурсивной ловушки, в которую они во многом сами себя загнали.
Неготовность российских структур власти бороться и отстаивать свой дискурс, привело к его поражению на публичных аренах. «Война языков», таким образом, была проиграна в прессе в самом начале. Неофициальные СМИ и вовсе, как держались прежнего дискурса, так и продолжали ему следовать на протяжении всей войны. Дудаевская сторона так и осталась для них «законной властью Чеченской республики Ичкерия» с «военным руководством», с «начальником департамента гражданской авиации А. Алиевым». Господство продудаевского дискурса в СМИ – не просто особый, может быть странный, язык; он ведет к оправданию самых страшных преступлений и террористических актов, а значит, несет в себе угрозу национальной безопасности.
Поэтому, изживание старого дискурса и построение нового стало важной задачей для устранения потенциальных угроз национальной безопасности РФ в будущем. Решалась это задача в ходе второй Чеченской военной кампании непросто, но, к чести федеральных властей, вполне успешно. Рецидивы старого дискурса присутствовали повсеместно: «Грозный готов оказать федеральным властям практически любую помощь. Другое дело, что возможности администрации Аслана Масхадова сейчас настолько малы, что говорить о каком-то централизованном управлении Чеченской Республикой не может быть и речи» («Известия», 1999, № 172). Оказать «любую помощь» и «возможности малы» – это прекрасная связка означает, что рассчитывать не на что, так ничего не будет сделано. И на этом противоречивом дискурсе основывается сценарий-призыв: «Масхадову срочно требуется помощь и поддержка» («Известия», 1999, № 172). Опять «срочно», необходимо бросить все дела и оказать помощь «администрации Аслана Масхадова». Зачем, если «о каком-то централизованном управлении Чеченской Республикой не может быть и речи»? Правительство Масхадова обанкротилось, не контролирует ситуацию, а нам предлагают его «срочно поддержать». Чего ради? Возможности А. Масхадова оказались «настолько малы», что он не в силах был открыть рот и осудить агрессию боевиков в Дагестане, тем самым, сделав свой выбор в их пользу. Теперь же предлагается спасать его от тех же боевиков. А. Масхадов и Чечня под его руководством давно игнорировала российские законы и совместные договоренности, но миф о легитимном чеченском лидере не сходил со страниц прессы.
Однако твердая позиция российского руководства способствовала тому, что в период второй Чеченской войны был выработан новый дискурс. С ним спорили, но от него некуда было деться, и он был принят почти всеми, за исключением разве что самих боевиков. Ключевая идея нового дискурса: «федеральный центр ведет боевые действия не против чеченского народа, а против бандитов, международных террористов, которые принесли ему страдания и беды» («Российская газета», 1999, № 227). Армия ведет в Чечне «антитеррористическую операцию» («Российская газета», 2000, № 51; «Известия», 2000, № 18) или «контртеррористическую» («Республика Татарстан», 2000, № 44); и ей противостоят «международный терроризм», «бандиты, у которых руки по локоть в крови», «главари чеченских бандформирований», «отряды религиозных экстремистов» («Российская газета», 1999, № 217).
Апогея демонизации «враг» достигает в лице Салмана Радуева, которого назвали «лицом кавказской сборки» («Известия», 2000, №47). Три фотографии в известинской публикации показывают его поэтапное превращение от полевого командира в Первомайском, до известного террориста в черных очках и до узника Лефортово, уже безо всякого грима. Сообщается, что после ранения, вместо лица у него была кровавая мешанина. Для его операции использовались «донорские фрагменты и хрящи». Но «несколько раз пересаженные кости и хрящи отторгались, возникало воспаление, что требовало новых операций» («Известия», 2000, № 47). Нарисован образ эдакого Франкенштейна, а если еще подумать, откуда он в условиях Чечни брал все эти «донорские фрагменты», образ и вовсе получается очень жуткий.
Доминирование «героя» и предоставление ему слова привело к тому, что официальный дискурс дополняется неформальным языком войны: «духи», «чеки», «душки», «вертушки». И про такого «героя» известно, что «он будет валить духов до конца» («Российская газета», 1999, № 204). Хотя и последствия дискурсивной западни, из которой едва выбралась власть, все еще сказываются, и продолжаются попытки ее снова туда загнать, ведь А. Масхадов «является президентом Чеченской Республики. Если Масхадов не президент, если он нелегитимен, то тогда не надо было подписывать мирный договор» («Известия», 1999, № 194). И ведь трудно возразить, есть во всем этом своя «сермяжная правда». Потому и продолжают звучать требования: «немедленно перейти в Чечне от военных действий к переговорам с Масхадовым» («Известия», 2000, № 8).
Особенно сильное давление на Россию оказывалось на международной арене; для противостояния с ним и формируется специальный международный дискурс. Для этого, Западу напоминают понятные и хорошо знакомые образы. Главным из них, безусловно, является Усама бен Ладен. «Один из особых объектов внимания бен Ладена – Чечня. Там его эмиссаром является иорданец Хаттаб по прозвищу Черный араб, он же Однорукий. Его деятельность финансируется и курируется «террористом № 1». За про¬шедшие полтора года Хаттаб получил от своего покровителя, в общей сложности, более 15 миллионов долларов» («Российская газета», 1999, № 204). Понимание того, что враги у нас общие, в тот момент на Запад так и не пришло.
В какой-то степени они пришло позже, когда фантастический сценарный образ, нарисованный В.В. Путиным в интервью газете «Нью-Йорк таймс», с поразительной точностью мистических совпадений получил свое реальное воплощение: «Постарайтесь отвлечься от тех драматических репортажей с Кавказа, которые вы каждый день видите по телевизору, и представить себе совсем другую картину: обычные люди в Вашингтоне или Нью-Йорке спят в свои постелях. И вдруг – взрыв. Жилой дом в Уотергейте или в центре Манхэттена превращается в груду обломков. Сотни людей гибнут, тысячи – ранены, многие в результате останутся инвалидами. Хаос и паника охватывает город и всю страну» («Российская газета», 1999, № 227). Можно и не указывать многочисленных деталей, которые поражают гениальным предвидением событий 11 сентября. Не знал будущий российский президент, пожалуй, только одного, что в центре Манхэттена вряд ли есть «жилые дома», ведь это деловой центр Нью-Йорка.
После этого В.В. Путин с полным правом мог сказать, что предупреждал Запад о тех последствиях, которые может иметь политика двойных стандартов. И ведь статья, которая вышла еще 14 ноября 1999 года носила характерное название – Why We Must Act («Почему мы должны действовать»). Но не слушали и не действовали. А надо было, тогда бы трагедии 11 сентября можно было избежать. На этом примере видно, какой силой материализации обладают порой образы СМИ. Таким образом, грамотная дискурсивная стратегия социально-управленческого конструирования образа второй Чеченской войны способствовала тому, что выработанный официальный дискурс начинает доминировать не только на страницах правительственных изданий, но и постепенно завоевывает российское медиа-пространство в целом, а также пробивает себе дорогу на международной арене.

1. См. напр.: Поликарпов М. Локальные войны по рецепту «разделяй и властвуй» // Солдат удачи. 2001. №10. С. 38–42.
2. Болтунов М. Армия на Голгофе. Ростов-на-Дону, 1996. С. 50.